Смерть пахнет сандалом - Мо Янь

шесть кузнечных горнов, от которых доносилось шипение мехов. Полыхали языки пламени, рядом с горнами толпились крестьяне, там ковали оружие, звенели удары молотов, во все стороны летели искры. По улице ходили женщины и дети, у одних в руках были только что поджаренные большие лепешки, у других – большие пучки очищенного лука. Все были с угрюмыми лицами, но яркими искорками в глазах. Мальчишка с собранными в пучок волосами и с голым круглым животом нес черный кувшин, от которого шел жар. Паренек покосился на паланкин уездного и вдруг, разинув рот и отбивая ногой ритм, затянул тонким голоском арию из оперы маоцян:

«Северный ветер, снега набрав, в лютую стужу влезает в рукав».

Громкое пение ребенка повеселило уездного, но умиление тут же сменилось проникающим до мозга костей унынием. Цянь Дин вспомнил про немецкие войска на строевых занятиях на плацу Академии Всеобщей добродетели и при взгляде на то, до чего довел Сунь Бин невежественных жителей Масана своими темными делишками, у сановника в сердце зародилось еще более обостренное чувство ответственности, столь необходимое для спасения народа в момент наивысшей угрозы. В душе звонко и клятвенно прозвучало: супруга сказала правильно, при смертельной опасности для страны или для народа я не могу искать смерти, в такое время пытаются покончить с собой только бесстыжие трусы; благородный муж, родившийся в беспокойное время, должен в подражание Цзэн Гофаню не останавливаться ни перед чем, чтобы предотвратить катастрофу и помочь народу в беде. Эх, Сунь Бин, подлец ты этакий, из-за личной вражды хочешь повести тысячи жителей Масана на тяжкие испытания. Мне, хочешь не хочешь, придется поставить тебя на место.

Перед паланкином на гнедой лошади ехал, опустив голову, Сунь Бин и показывал дорогу носильщикам. Волосы на передних ногах его лошади были стерты сбруей, и наружу проглядывала зеленоватая кожа. К тощему костлявому крупу кое-где пристал жидкий желтоватый навоз. Уездный с одного взгляда понял, что эту клячу когда-то запрягали в крестьянскую повозку, а теперь она, бедная, ходила под командующим Юэ! Перед лошадью бежал вприпрыжку молодой парень с лицом, измазанным красным, с гладкой дубинкой в руке, похожей на ручку от мотыги. Позади следовал еще один с виду поосновательнее, с лицом, измазанным черным, тоже с гладкой дубинкой в руке, похожей на ручку от мотыги. Уездный догадался, что эти двое изображали еще двух персонажей из сказаний о Юэ Фэе: перед лошадью – Чжан Бао, другой, за ней – Ван Хэн. Сунь Бин восседал прямо, в одной руке – поводья, другой, рисуясь, самопровозглашенный командующий поднимал над собой жужубовую дубинку. Такая манера ездить верхом, должно быть, подходит, когда под тобой быстроногий скакун, и ты стоишь на пограничной заставе при леденящем свете луны или оказался в чистом поле. Но, к сожалению, думал уездный, скакуна под Сунь Бином не было. Восседал он на самой обыкновенной старой кляче, которую то и дело пробирал понос, а ехал «командир» по узкой улочке, где ветер взметал пыль, где курицы искали в грязи корм и где тощие собаки гоняли друг друга. Следуя за Сунь Бином и его охранниками, носильщики вышли на излучину пересохшей речки в самом центре городка. Глазам уездного предстали несколько сот мужчин в красных повязках и поясах. Они спокойно сидели на ровном ложе русла, как глиняные изваяния. На подмостках перед мужчинами, сооруженных из кучи кирпичей, несколько человек в пестрой одежде во всю глотку медленно и печально распевали арию из оперы маоцян, слова которой уездный, прошедший по обоим спискам цзиньши, наполовину не понимал:

Налетел с юга черный вихрь, это начальник Хун выпустил духи белых котов! Духи белых котов, ах, вы духи белых котов! Белая шерсть, красные глаза! Хотят высосать из нас они всю кровь! Достопочтенный владыка Лао-цзы, проявись! Научи нас божественному искусству кулачного боя, оборони великую империю Цин, истреби этих духов белых котов… Сдери с них шкуру, выколи им глаза да зажги небесные фонари…

Перед недавно воздвигнутым на берегу навесом из циновок Сунь Бин спешился. Лошадь помотала гривой, словно стряхивая с нее сор, закашлялась, потом выгнула задние ноги и выпустила позади себя целую лужу жидкого помета. Шедший перед лошадью Чжан Бао привязал ее к засохшей старой иве, двигавшийся сзади клячи Ван Хэн принял у Сунь Бина жужубовую дубинку. Сунь Бин посмотрел на паланкин, и на лице у него появилось выражение, которое уездный расценил как заносчиво глупое. Носильщики опустили паланкин и раздернули занавески, уездный вышел. Сунь Бин, выпятив грудь, вошел под навес, Цянь Дин последовал за ним.

Под навесом горели две свечи, их пламя освещало висевшее на стене изображение божества: фазаньи перья на голове, парадный халат, расшитый драконами, красивая борода на треть как у Сунь Бина, на семь частей как у уездного. Благодаря Сунь Мэйнян уездный прекрасно разбирался в маоцян. Он знал, что на самом деле это изображение основателя «кошачьей оперы» Чан Мао, которого Сунь Бин призывал на защиту ихэтуаней. Войдя под навес, уездный услыхал в сумраке пугающие звуки и, всмотревшись, увидел стоявших с обеих сторон восьмерых молодых людей, четырех с черными лицами и четырех с красными, наряженных соответственно в черную и красную одежду, которая при движении шуршала, как разрезаемая ножницами бумага. Одеяния на поверку в самом деле оказались сделанными из бумаги. В руках юноши тоже держали дубинки, которые, судя по отполированности, тоже были ручками от мотыг. В душе уездный еще больше запрезирал Сунь Бина. Ты, Сунь Бин, да, напридумал себе много нового, но как ни крути, все равно это лишь забава, достойная разве что импровизированной деревенской сцены. Но в то же время Цянь Дин понимал, что немцы так не думают, равно как и императорский двор и его превосходительство Юань, а уж тем более три тысячи масанских крестьян и стоящие на посту молодые люди, как и их предводитель Сунь Бин.

После беспорядочных выкриков, объявляющих, что командующий Юэ занял место под навесом, Сунь Бин, пошатываясь, доплелся до кресла из палисандра и уселся. Немного наигранно, с хрипотцой, он протяжно произнес:

– Приезжий воевода, назови имя свое!

Уездный презрительно усмехнулся:

– Как говорят у вас в Гаоми, ты, Сунь Бин, зажав нос, рыло не задирай. Я приехал, во-первых, не арии твои слушать, а во-вторых, не подыгрывать тебе в театре, который ты тут развел. Я приехал сообщить тебе, что, в конце концов, от жара золы тоже горячо.

– Ты кто такой, урод, чтобы сметь вести такие речи с нашим командующим? – Чжан