Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

— Так вот, вы не явились на субботник, зато вместо вас заявился генеральный директор и при всех крыл и поносил меня. Пятнадцать гусей не вверил бы, говорит, тебе — посмел мне сказать! За что вы так со мной, львы? Почему подвели?..

— Брось! Нашел из-за кого переживать, — снова опередил товарищей бригадир. — Не знаешь, что он за подонок!

— Ладно, львы мои! Уберем территорию сегодня! Иначе не получите путевок.

Шоферы притихли, переглянулись.

— Сначала работа, потом уборка… С цементного звонили, почему, говорят, машин до сих пор нет, — сказал бригадир.

— Не уберете, путевок не получите. И машины чтобы вот так, на свои места ставили, в последний раз предупреждаю. Для чего расчертила нам двор инспекция!

— За простой самосвалов Псхулухиа еще сильнее взгреет тебя!

— Я сказал, не уберете, путевок не получите. Ясно?

— На заводе нас ждут!

— Мне мебель надо перевезти. Ты же обещал?

— Сначала работа — потом уборка, и двор расчистим, и машины поставим в ряд, — пообещал бригадир.

Шоферы оглянулись на него и сразу поняли все.

— Хорошо, верю вашему честному слову!

Стемнело. Бакаша покинул гараж. Так и не дождался шоферов, ни одна машина не вернулась. Ушел не только потому, что кончился рабочий день, боялся — пристукнет кого-нибудь. Не выдержит. Ушел от греха подальше. «Но как быть с порядком, с дисциплиной?! Во всем и везде нужен порядок. Если сам не разумеешь, пусто в башке — оглядись, прислушайся — радио, телевидение, газеты кричат о дисциплине, о порядке! А на улицах? На улицах, по которым носятся его славные шоферы, львы его, плакаты красуются, и все о том же — порядок, дисциплина — везде и во всем! Эх, львы, львы!»

Утром в гараже он застал привычный беспорядок. И снова предупредил техника послать к нему водителей. Не скоро, но появились наконец. Зашли к директору. Бакашвили молчал — не знал, с чего начать. Молчали и шоферы. Ни один не извинился. И тут как назло зазвонил телефон.

— Почему задерживаешь машины, Бакашвили! Почему? — орал в трубке Псхулухиа.

— Дело было. Я должен был…

— Дело. На заводе цемент ждет, братец! Когда я втолкую тебе, что каждая минута задержки равносильна измене Родине!..

«Рапорт.

Заснул на посту в караульной будке. Не слышал, как прошли мимо него немецкие разведчики. Проснулся только от взрыва склада боеприпасов…» И перечислялся понесенный ущерб, в том числе и живой силы. Передать дело военному трибуналу… Бакашвили разорвал рапорт. Почувствовал на себе изумленные взгляды комиссара и других офицеров.

— Расстрелять! — отчеканил он.

Тот выстрел по сей день звучит в ушах. В какой адский грохот ни попадал он после того — и в зоне артподготовки оказывался, и рядом с грохочущими «катюшами» стоял, — но те, одиночные выстрелы из трех винтовок и сейчас не дают покоя.

Шоферы воспользовались замешательством директора и пошли к машинам. Самосвалы один за другим прогрохотали через ворота.

Бакашвили постоял во дворе, огляделся по сторонам и принялся убирать. Что только не валялось в ремонтных ямах! Каждая была свалкой изношенных шин, всякого хлама. Ребята из соседних дворов в партизаны играли в этих ямах. В них не то что гестапо, черт не сыскал бы маленьких партизан.

Бакаша выгреб мусор из одной ямы, потом из другой. В третьей находился «штаб», и ребята стали просить «дядю Бакашу» не трогать ее, но он разъяснил им, что местоположение «штаба» следует менять, а то враг засечет их, и мальчишки перебрались в другое место.

Когда он вычистил и третью яму, сердце у него непривычно колотилось. В последнее время оно не раз напоминало о себе, но Бакаша не обращал внимания. Глянул на часы — оказалось, уже пять. Почувствовал голод. Умылся. Устало посидел немного у письменного стола, подремал. Потом встал, отправился домой. По пути зашел в магазин. Увидев длинную очередь в кассу, хотел повернуться и уйти, но вспомнил, что и жена весь день занята. И решил воспользоваться своим правом. Потому решил, что очень уж устал и проголодался сильно. Достал из кармана удостоверение.

— Еще одному без очереди?! — выкрикнул кто-то за его спиной. — Чего тогда отступали, если вас столько было?!

Бакаша обернулся. Безошибочно распознал сболтнувшего. Посмотрел на него в упор — и столько мерзкого вычитал в его водянистых глазах, что чуть не стошнило. «Хорошо еще, в моем полку его не было», — и внезапно ощутил, как заныла правая рука — глянул на свою кисть, ухватившую лацкан пиджака: рука его, рука средних размеров, сгребла, оказывается, в горсть все, что было на подонке. И сам поразился, как ему удалось. Разжал пальцы, отвернулся от струхнувшего, обмочившего себя водянистоглазого типа и пошел к выходу, вытерев руку о брюки.

«Да, зажрались люди, заплыли жиром. Режиссеры для фильма о концлагере исхудалых людей не найдут», — подумал Бакаша и свернул к рынку.

Утром следующего дня, хотя и было воскресенье, Бакаша пошел в гараж.

Картина там была прежняя — самосвалы в привычном беспорядке как попало стояли у стен… «И не заметили, верно, что все три ямы расчищены».

В прохладной будке дверь была настежь, сладко спал на очень удобной тахте, остроумно придуманной и сложенной из мягких сидений списанных машин, сторож. «Соображают ведь, когда хотят, — хватает ума и уменья сделать полезное». Но особенно поразило Бакашу другое: мальчишки уже играли в войну — трещали автоматы, грохотали орудия, завывали снаряды, крики «ура!» сотрясали воздух, а сторожу хоть бы что, посапывал себе преспокойно.

А ведь был на посту. Да, воцарился мир, и если уж кто погрузился в сон, того не добудишься.

Мальчуган, игравший немца, плакал, не хотел, видимо, быть фашистом, но его, самого маленького, принудили, сказали, наверное, хочешь играть, будешь немцем, а нет — катись домой! «Не хочет малыш быть немцем, а что он знает, интересно, о фашистах. Даже отца его, надо думать, миновала война. Дедушка — да, из того поколения, конечно… У него самого — внук, сверстник вот этого сорванца…» Но Бакаша ошибся, мальчуган плакал из-за чего-то другого, так как едва