Царская тень - Мааза Менгисте

сдерживать нетерпение бойцов. Он приводил императора Хайле Селассие на тайные встречи и принуждал патриотов к ожиданию, решительное время наступает, но подождите. И все это время приходят послания от Феррес с одним и тем же предупреждением: Сидите тихо, он готов вас встретить, они в безопасности. И Кидане ждет еще некоторое время, сидит, притаившись в горах над итальянцами.

* * *

Есть вещи, которые больше не пугают ее: колючая проволока и охранники ascari, неожиданное клацание навесного замка, неожиданный приход Фучелли и Ибрагима с вопросами о Кидане. Хирут больше не вздрагивает, когда в их крохотное окно бросают камень, она не вскакивает, слыша шаги у дверей посреди ночи. После того как несколько недель назад были сделаны фотографии, густой туман окутывает все ее мысли. Она просыпается каждый день и, как ей приказано, выходит наружу, где ее поддерживает теплая невидимая ладонь. Бывают дни, когда ей кажется, что на ее сердце опустился щит. В другие дни она воображает, что ей на помощь приходят родители. Она проживает дни и ночи с туманом в голове и странно потяжелевшими костями, благодарная за передышку от невыносимого ужаса.

И потому, когда Фучелли стучит в дверь и приказывает ей и Астер выйти, Хирут не чувствует никаких отличий от других дней. И этот день, думает она, начнется и закончится в пасти тьмы. Их выведут и заставят стоять до захода солнца. Их заставят раздеться, или надеть форму, или салютовать в их абиссинском одеянии для газет или камер, для тех новоприбывших поселенцев ференджи, которые никогда не видели вблизи солдата-женщину. А может быть, сегодня будет доставлен новый пленник из тех мест, где его нашли, и ему прикажут стоять, не двигаясь, перед камерой. Он, как всегда, откажется салютовать и позировать. Он ни слова не будет говорить по-итальянски. Он будет только стоять так, чтобы выводить их из равновесия и одновременно потешать Фучелли. Может быть, сегодня журналисты снова будут кивать, улыбаться и аплодировать, делая свои фотографии. Нового пленника они назовут эфиопским львом, и один или два будут салютовать на свой странный лад и кричать «Анбесса». Они будут обмениваться рукопожатиями с Фучелли, некоторые будут обнимать его, в восторге от знакомства с великим завоевателем Бенгази. Они уедут, Хирут и Астер вернутся в свою тюрьму в пыли и изнеможении и улягутся спать.

Но сегодня у Фучелли два новых пленника: пожилые священники, крепко связанные вместе за ноги. Они идут неловкими шагами между Ибрагимом и этим ференджем, горбятся под своими длиннополыми одеяниями, старики, с трудом поспевающие за жестокой скоростью. Тяжелые кожаные ботинки Фучелли оставляют шлейф пыли, которая поднимается в безразличное бледное лицо Наварры. На Фучелли и Наварре одинаковые солнцезащитные очки, Ибрагим сдвинул свои вверх к макушке. Все три военных намеренно делают длинные шаги. Они приближаются, и от Фучелли исходит невысказанная угроза, мстительная злоба, которая отсутствовала некоторое время после первых съемок. Эта злоба настолько сильна, что Хирут прижимается к стене, резкий вдох, который делает она, — игла, прокалывающая ее обычное спокойствие. Она, испуганная, опускает голову, чтобы не свалиться в черную дыру его глаз за стеклами очков.

Астер вскрикивает и перемещается поближе к ней. Священники? Старики? шепчет она. Астер крестится и закрывает глаза.

Хирут ждет обычных зрителей, завершающих процессию, но, кроме Наварры и Ибрагима, никаких других зрителей нет. Фифи не идет следом. Нет и обычной горячей публики в виде soldati или ascari. Кухарку не стали заставлять подниматься в гору. Даже телохранители отошли к скалам. Стервятник прыгает близ кромки, отпугивая телохранителей. Все это так необычно, так по-новому, что Хирут ощущает первые ниточки ужаса, завязывающиеся вокруг ее груди и подползающие к горлу. Она поворачивается к ландшафту, к тому, что знакомо, и ждет, когда вернется немота.

Я знаю, пока эти женщины живы, налет Кидане неизбежен, начинает Фучелли. Он убирает очки с лица. Он похлопывает одного из пожилых священников по спине. Но вам не так повезло, к сожалению, добавляет он. Правда, если они скажут нам, где он прячется, то, может быть, у вас есть шанс. Вы ведь хотите жить, правда?

Говоря это, он смотрит на Астер. Эти священники молились над свежими могилами на территории мятежников, добавляет он. Они заявляют, что там похоронены невинные дети. А я заявляю, что они лгут. Он откашливается и сдвигает очки назад на переносицу.

Вслед его голосу звучит голос Ибрагима, который быстро переводит. Священники хватают друг друга за руки, их глаза закрыты. Во взгляде, которым Наварра смотрит на Фучелли, удивление, которое Ибрагим спрятал за опущенными веками и поджатыми губами.

Наварра, ты считаешь, что есть люди, которые слишком стары, чтобы умирать? с улыбкой спрашивает Фучелли. Голос Ибрагима, который издает какой-то надрывный звук, услышав последние слова, толкает Хирут к ограде, заставляет ее схватиться за колючую проволоку. Немота возвращается, и она сжимает ладони на металлических шипах, не обращая внимания на то, как они врезаются в ее плоть.

Абба, окликает она священников, Абба, скажите им, что я здесь. Когда умрете, скажите моей матери, чтобы она нашла меня. Скажите ей, где я. Скажите моему отцу, что я прошу у него прощения.

Ибрагим быстро моргает и отходит назад.

Фучелли хмурится. Наварра, почему ты не снимаешь? Он достает носовой платок и вытирает лоб и шею.

Но Наварра не обращает внимания на Фучелли. Он снимает солнцезащитные очки, подходит к ней, обхватывает ее запястья. Он держит ее ласково, но его прикосновение не теплое и не холодное. Просто кожа прикасается к коже, кость упирается в кость: два человеческих существа ищут точку опоры. Хирут сжимает руки с такой силой, что чувствует, как шип раздирает ей кожу между пальцев. Ниточка крови замерла в ожидании, перед тем как сползти на ее запястье. И только когда она чувствует боль в челюсти, до нее доходит, что она скрежещет зубами. Хирут смотрит на недоумевающее лицо Наварры. Она смотрит на его руки, все еще держащие ее запястья, чувствует их мягкое давление. Она смотрит на себя, на одетое тело, прижатое к злобной ограде, и пытается вспомнить свое имя, но в голову ей приходит только одинокое слово, которое указывает на единственную ошибку, которая привела ее сюда и к концу ее жизни: Вуджигра.

Она отрицательно качает головой, когда Наварра пытается оторвать ее руки от ограды. Нет, говорит она. Вуджигра, добавляет она, обращаясь к священникам, бросая свой голос в пространство между ними. Скажите Аббабе, что я сожалею о моей потерянной Вуджигре.

А Наварра говорит: Аббаба, папа, мама, carissima Габриэлла.