Царская тень - Мааза Менгисте

Но есть и еще, отец: винтовка, завернутая в один из шарфов, которые носят местные женщины. Она стоит в углу маленькой комнаты, и даже мягкий свет солнца, проникающий внутрь, не может заставить меня забыть, что идет война. Я хочу тебе этим сказать, что для тебя это не годится, все это не твое, но я боюсь тебя отпускать.

Она принимает его молчание за неуверенность. Все в порядке, говорит она. Va bene[99]. Она берет его руку, кладет себе на талию, потом переводит на живот, и его пальцы ощущают гладкость ее кожи немного ниже.

Он слышит собственное неровное дыхание, когда она прижимается к нему. Постой, говорит он. Он закрывает ладонью глаза: ему нужно взять себя в руки. Дай мне минуту.

Все в порядке, шепчет она, не бойся. Она говорит механически, формулирует осторожно, словно ее рот должен соответствовать словам, словно итальянский для нее неестественен.

Возможно, она не знает ничего, кроме тех предложений, что повторяет, может быть, она не знает ничего, кроме тех предложений, которые выучивала одна перед зеркалом по ночам. Или же она может знать все. Возможно, она знает, почему его называют Фото: человек, который делает фотографии, собиратель изображений призраков, архивист мертвых. Она может догадаться, почему Фучелли заплатил за ее услуги ему.

Я не делаю этого, говорит он. Но идет война. Он чувствует тени в комнате, щетинистую ярость фантомных голосов. Так трудно дышать рядом с этим телом.

Она улыбается, узнав слово. Война, кивает она. Paterazm. Guerre. Pólemos[100]. Она проводит пальцем по его подбородку. Она прижимает ладонь к его сердцу. Держит ее там так долго, что комната, кажется, начинает крутиться вокруг них и приближать к ним тени, отчего вскоре все пленники, каких он фотографировал, оказываются в ногах кровати, смотрят на него оттуда. Этторе закрывает глаза и задерживает дыхание. Его руки сжались в кулаки, и ему хочется выпрыгнуть из сужающейся комнаты.

Завтра ты уйдешь. Сегодня ты остаешься у меня. Говорят, я могу называть тебя Фото?

Меня зовут Этторе. Я солдат, добавляет он, я итальянец. Он снова осматривает крохотную комнату. До дома так далеко. Я только что сдал заполненный бланк переписи, говорит он, проверяя ее знание языка. Вот почему я пришел в бар. Он ждет: вот сейчас случится что-то — распахнется дверь, его схватят, погрузят на корабль и доставят в Рим. Я отдал бланк полковнику. Вот почему я здесь, он хотел, чтобы я получил это. Ты — моя награда. Взятка, которая должна обеспечить мою преданность, тихо, горько произносит он.

Она кивает и тупо улыбается, прижимается ближе к нему, и они замирают, как молодые любовники, лежат бок о бок, держатся за руки, а их нагота — всего лишь незначительная подробность. Жест такой невинный, он позволяет своей голове прикоснуться к ее, а своей руке — расслабиться в ее пальцах. В его животе набирает силу теплое давление.

Я итальянец, повторяет он, плывя по глади ее дыхания. Когда она не отвечает, он позволяет себе сказать то, в чем хотел признаться: У моего отца была другая жизнь, сын и жена. До того, как я его узнал, он был кем-то другим. У него было другое лицо, и он говорит, что стер его, но я ему не верю. Вот почему он пытался набить мне в голову кучу всяких сведений, чтобы я не понимал, чего не хватает. И вот я не понимаю, насколько сильно его желание видеть во мне кого-то другого.

Ее рука гладит его ногу, его живот, потом его грудь, и он чувствует мягкость ее груди, когда она ложится на него и зарывается головой в его шею, ее ноги оплетают его. Он поднимает ее голову, смотрит ей в лицо, в ее жидкие глаза, на ее высокие скулы, ее полный рот и кривую подбородка. Из угла: слабый шорох, как листья, как занавес, как обретающая форму мысль.

Я знаю, почему твои соотечественники всегда плачут, говорит он. Я знаю, почему ты поглядывала на дверь, когда я пришел в бар. Я знаю, почему бармен пялился на меня. Я много чего знаю. Я знаю, что ты меня ненавидишь. Я знаю, что я враг. Я знаю, что ты не можешь мне доверять. Я знаю, где бы я ни появился, там умирают твои соотечественники. Потом он не может больше говорить, потому что снова появилось пятно тени, вибрирующее на грани света. Он закрывает глаза. Это война, говорит он себе. Вот что это значит.

Она перемещается поближе к нему, ее мягкая кожа прикасается к его коже, плоть трется о плоть, каждый изгиб обволакивает его, охватывает целиком, и тогда он подается ей навстречу, обнадеженный ее мягкой настойчивостью, потом ложится на нее сверху и отдается во власть желания, они двигаются синхронно, весь мир вокруг исчезает, не остается ничего, кроме ее тепла и иллюзорного ощущения безопасности крепкого объятия. Они находят свой ритм, медленно, постепенно и с возрастающей настоятельностью, Этторе ощущает цельность своего сердца, силу рук и ног, широкий размах собственной спины. Он полон сил: кости и плоть, сильные мышцы и связки, полнокровный человек, солдат. Кровь струится по его венам, гонит его к эйфории, и все же даже в преддверии наивысшего наслаждения глаза Этторе раз за разом осторожно открываются на мгновение и тут же закрываются.

Когда они заканчивают, он прижимает рот к ее уху, чтобы сказать что-нибудь, признать, что ничего не кончилось, оно только что началось, что он никогда и никому не скажет про нее, что он скроет это от отца, когда вернется домой, что теперь и у него есть тайна. Но тут раздается осторожный стук в дверь и звонок, и она выскальзывает из-под тонкого одеяла и встает. На ее лице отсутствующее выражение. Ее темная кожа поднимается между ними, словно стена.

Пора идти, говорит она и кидает ему его одежду. Она поворачивается к нему спиной, чтобы одеться, а когда смотрит на него в следующий раз, на ней ее белое платье. Удачи.

Глава 11

Фотографии Хирут и Астер проявлены. Они превращены в почтовые открытки и розданы солдатам Фучелли. Они разосланы в газеты и используются журналистами. Их хранят как сувениры, их обсуждают на административных собраниях. Фотографии этих женщин рассылаются в магазины Асмары и Аддис-Абебы, Рима и Калабрии, в офицерские клубы Триполи и Каира. Люди называют Хирут и Астер по-разному: сердитые амазонки, женщины-воины, африканские Джульетты. Их хранят,