Протопоп Аввакум и начало Раскола - Пьер Паскаль

Все это происходило среди людей или очень простых, или очень экзальтированных. Ибо у людей, отдающих себе отчет в окружающем, у людей, основательно и прочно устроившихся, у людей, живущих в городах, жила, несмотря на все, надежда получить от царя возврат к прежнему благочестию. Практически же создавался некоторый компромисс; от церкви, где были новые обряды, удалялись, группировались вокруг священников, оставшихся верными старой вере, но избегали претворять этот образ действия в категорическое правило. Боярыня Морозова, например, не ставила себе в укор присутствие с царицей на официальных религиозных службах. Остерегались называть благочестивого царя Алексея приспешником антихриста. Кстати сказать, непоследовательность была присуща не одним только старообрядцам; когда в октябре 1664 года Питирим, местоблюститель патриаршего престола, сделавшись новгородским митрополитом, рукополагал в иеромонахи и иеродиаконы тринадцать соловецких монахов, он совершил это, согласно их просьбам, по старым обрядам, и при том без малейшего затруднения[1233].

V

Западные влияния. Симеон Полоцкий

Умиротворение было бы вполне возможным, если бы к богослужебным и книжным спорам, которые разделяли приверженцев и противников новшеств, не присоединились две различные точки зрения относительно самой жизни.

Расхождения между Никоном и его противниками в начале были незначительными. Никон вбил себе в голову подражать грекам, его противники также ссылались на греков, исключая греков современных, зараженных ересью. И греки, и русские – у них была ведь одна и та же основа; у них то же чувство непосредственного присутствия высших сил, одно и то же убеждение в ничтожности тела по сравнению с душой; одинаковая вера в силу молитвы, покаяния и одна и та же аскеза. Никон объявлял войну различным привезенным с Запада модам. После своего удаления он обратился к своим преемникам и к царю с упреками, которые порой поразительно напоминали упреки старообрядцев: он также предвидел пришествие антихриста[1234].

Однако, если антихрист – это не что иное, как отказ от старой русской набожности, то ведь не кто иной, как сам Никон проложил ему путь. Он вел образ жизни, подобающий больше царю, нежели монаху, – а ведь патриарх должен непременно быть монахом[1235]. Думая больше всего о своей личной власти, он не колебался подчинять религиозные требования мирским соображениям: из-за гигиенических соображений он во время моровой язвы запретил исповедовать умирающих; из-за полицейских соображений он запретил исповедовать приговоренных к смерти[1236].

Во время его патриаршества канонизация, некогда столь частая, а во время существования кружка боголюбцев – столь торжественно проводимая, совершенно прекратилась[1237]. Русскому церковному пению, хотя и испорченному некоторыми злоупотреблениями, но сохранившему строгость и степенность, он предпочел красивость чарующих киевских хоров, со светскими мелодиями, которые, казалось, так и ждали аккомпанемента гуслей[1238], связанных с размашистым движением рук, покачиванием головы и притоптыванием[1239]. Все это было началом регресса религиозного сознания. Не зависящие от желания патриарха обстоятельства ускорили развитие этого движения. Смоленская кампания, присоединение Малороссии, военные операции, продолжавшиеся на Западе до 1666 года, снова привели москвичей в соприкосновение с польской культурой. Так же, как и в Смутное время, это было сильным увлечением москвичей. Многие не устояли, когда появился такой разительный контраст между требуемой строгостью и всеми мирскими радостями, между порабощением и свободой, между убогим существованием и материальным благосостоянием. Правда, контраст этот был скорее внешний, чем внутренний, но он все же бросался в глаза!

У Ордина-Нащокина, старшего боярина Посольского приказа, был сын, образование которого он, подобно многим другим высоким особам, поручил пленным полякам. Юноша научился латыни, немецкому и польскому языкам, путешествовал с отцом или по его поручениям за границей, живал в Ливонии, в Варшаве. Он возненавидел все, что было русским; в 1660 году он перешел на сторону Яна Казимира с имевшимися у него секретными документами и деньгами[1240]. Многие другие люди, только с менее цельными характерами, так же, хотя и потихоньку, устроили себе на Руси жизнь, которая все больше и больше отходила от старых обыча ев! Артамон Матвеев, несмотря на свое скромное происхождение, достиг в 1651 году, в возрасте 25 лет, чина стрелецкого головы. Это был энергичный и упорный человек, с приятной внешностью. Царь, который его высоко ценил, посылал его с дипломатическими поручениями в Польшу и Литву. В 1664 году царская благосклонность к нему возросла еще больше. Однако Матвеев был убежденный поклонник западных обычаев: он искал знакомства с иноземцами, с их наукой, книгами, их произведениями искусства, их мебелью, их безделушками. Он не побоялся жениться на шотландке, урожденной Гамильтон. Другой вельможа, Федор Нарышкин, который был сотником, а затем полуголовой под начальством Матвеева, был также женат на некой Гамильтон[1241]. Подобные браки уже никого не шокировали. Царь сам, казалось, устал от однообразия московской жизни: в 1660 году он выразил желание иметь при дворе труппу комедиантов[1242].

Дипломатические сношения с иностранными государствами становились все более частыми и более тесными. В июне 1660 года в Москве был принят шведский посланник Эберс, прибывший в Москву в качестве резидента[1243]. В мае 1661 года прибыло большое посольство императора [Леопольда I][1244]. С декабря 1661 года по июнь 1663 года в Лондоне постоянно проживали дипломатические представители московского царя, и один из них, Желябужский, между прочим, был в Венеции и Флоренции; в феврале 1664 года прибыл в Москву посол Карла II граф Карлейль со своей семьей, с французским секретарем и со свитой, состоявшей из восьмидесяти лиц[1245]. Часто переговоры не приводили к желаемым результатам, но от них все же оставался какой-то след: все больше русских сближались с западной культурой.

Иностранцы, несмотря на все еще бывшие в силе ограничения, буквально наводняли Московию. Тут были представители всех стран. Из них греки были в официальных кругах самыми желанными гостями, ибо они были православные, однако они не были ни самыми многочисленными, ни самыми влиятельными из числа представителей иностранной колонии. Преобладали англичане и голландцы.

В Московии были и военные: в 1661 году посол Мейерберг был поражен их громадным количеством и лично познакомился более чем с сотней иноземных генералов и полковников. Только в одном 1661 году из Польши прибыли один полковник с тремя офицерами, среди которых были шотландцы П. Гордон и Менезий, на долю которых и выпало счастье сделать на царской службе блестящую карьеру; из Германии прибыли два полковника, один майор и тридцать девять рейтаров; из Любека приехало около двадцати рейтаров; из Дании – два полковника с тридцатью девятью офицерами и солдатами; из Аугсбурга – три полковника, двенадцать капитанов, полтораста офицеров и солдат[1246]. В июне 1661 года один генерал и три иностранных капитана были направлены к Ивану Андреевичу Хованскому, которому предлагали не стеснять их свободы действий и доверить генералу пехоту и стрельцов [105].

Большинство военных вносили в московские нравы только грубость и пороки. Наряду с ними проживали купцы и мастера, которые обогащали московскую торговлю иностранными соблазнительными и разнообразными изделиями, которые порождали все новые потребности и возбуждали стремление к комфорту и роскоши. Вскоре, в феврале 1665 года, один из них, а именно Петр Марселис, был послан в Вену с особой миссией: чтобы испросить одновременно посредничество у императора Леопольда и завербовать мастеров по всем видам ремесел[1247].

Весь этот люд чувствовал себя в своей Немецкой слободе, как дома, там у них были свои храмы; они вели веселую и широкую жизнь, посещая различные празднества и балы. В 1664 году часто ходила туда, чтобы поразвлечься, и свита Карлейля; однажды они разыграли там комедию; к концу зимы двенадцать человек из них решили на английский манер устроить состязание на лучшую игру в мяч, причем эта игра происходила совершенно открыто, публично, при всем народе, в сельской местности близ города; она сопровождалась разными другими развлечениями, устроенными в присутствии посла; весной же происходили скачки[1248]. Немецкая слобода была постоянным соблазном для москвичей, ибо если они, с одной стороны, и опасались этих еретиков, они, тем не менее, не могли не заметить их умения полностью использовать все радости повседневной жизни.