За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

и, предчувствуя недоброе, осторожно приоткрыл дверь. Пристроившись рядом с клеткой, Фока запустил туда свои ручонки, одной держал попугая за шкирку, а второй дергал его за хвост. Попугай орал, отчаянно хлопал крыльями, наконец Фока отпустил его и спрыгнул на пол, зажав в мохнатом кулачке вырванное хвостовое перо. Последнее! Позднее, мысленно прокручивая как киноленту эту сценку, я готов был поклясться, что Фока садистски ухмылялся.

Как ему удавалось просовывать руки между частыми прутьями клетки, избегать разящих ударов острого клюва попугая, так и осталось загадкой. Попугая пришлось немедленно эвакуировать на кухню, а линька тотчас же прекратилась. Лишившийся хвоста Кокоша, претерпевший адские муки — когда у тебя выщипывают по перышку, в этом приятного, согласитесь, мало, сделался после всего пережитого совершенно несносным, характер его испортился вконец, даже меня, своего кормильца-поильца, Кокоша постоянно клевал, не давал чистить клетку, Фоку же он просто видеть не мог.

А Фока на попугайские переживания, как говорится, чихал, и если страдал, то только лишь из-за отсутствия объекта приложения сил, который так приятно и сладостно было дергать за хвост. Справедливости ради замечу, что садистские наклонности Фока проявлял только по отношению к злосчастному Кокоше, — быть может, попугай раздражал обезьянку своими скрипучими криками, а возможно, однажды, когда общительный Фока захотел познакомиться с ним поближе, просто-напросто долбанул его клювом.

По-иному складывались отношения обезьянки с Капой, их можно было смело охарактеризовать как любовь, вспыхнувшую с первого взгляда, причем любовь обоюдную. Капа была на редкость доброй, ласковой, бесхитростной, совершенно безобидной и покладистой собачкой и, несмотря на свое охотничье предназначение, обожала все живое. Ее же любили все без исключения собаки, жившие в нашем доме, а она со всеми находила «общий язык», и даже сварливая леди с восьмого этажа, которую хозяева никогда не спускали с поводка во избежание грызни, завидев Капу, приветствовала ее, радостно виляя хвостом. Капа умудрялась дружить даже с надменным Яго, хотя всех прочих собак, невзирая на их породу, пол и возраст, кот безжалостно драл острыми когтями, смело вступал в бой, набрасываясь первым, и собаки обходили его стороной. С Капой же Яго не только играл, но и ел с ней из одной миски — сначала быстренько очищал свою, а затем нахально подходил к Капиной и, оттеснив деликатную собачку, полировал ее мисочку до зеркального блеска. Капа всегда уступала коту, скромно отходила в сторонку и ничуть не обижалась, когда этот наглец выхватывал у нее из-под носа самые лакомые кусочки.

Зимой, особенно в морозы, кот и собака спали на кресле, тесно прижавшись друг к другу, эта трогательная картина умиляла всех, кому довелось ее увидеть; поэтому ничего удивительного не было в том, что Капа и Фока подружились. Целыми днями обезьянка и собака бегали друг за дружкой, гонялись за мячиком, а когда коротконожка Капа уставала, в изнеможении растягиваясь на своем матрасике, Фока садился рядом, укладывал ее голову себе на колени и тщательно перебирал ей шерстку тонкими пальчиками, не выискивал блох или кристаллики соли, как это делают многие обезьяны, и даже не перебирал, а скорее гладил собаку по голове, водил пальчиком по ее лбу и бровям.

— Сцена, достойная кисти художника! — восхищался Николай. — Как жаль, что я не анималист.

Фока очень привязался к Капе и всякий раз нервничал, переживал, когда я отправлялся с ней на прогулку.

Непростые отношения сложились у Фоки с Яго, озорная обезьянка издевалась над ним как хотела. Кот в долгу не оставался, пускал в ход когти, но Фоку это не останавливало. Игривая озорная обезьянка, познакомившись с Яго, сразу же попыталась если не подчинить его себе, то, во всяком случае, держаться с ним на равных, но Яго не был таким простодушным добряком, как Капа, характером обладал не ангельским, жил сам по себе и своих соседей по квартире — всех, включая и меня, — как говорится, в упор не видел, поэтому Фокино панибратство было сразу же пресечено; хотя иной раз, пребывая в неплохом настроении, плотно поев, Яго был не прочь поиграть с мячиком или привязанной к стулу бумажкой на веревочке. Лучшим времяпрепровождением для Яго было лежать где-нибудь в укромном уголке, наблюдая за происходящим вокруг. Казалось, кот дремлет, но он не дремал, а бдительно контролировал каждое движение кого бы то ни было.

С попугаем Кокошей отношения у Яго были выяснены значительно раньше. Увидев Кокошу, Яго плотоядно облизнулся и вознамерился им пообедать, но был застукан Васькой на месте преступления и подвергся тому, что Васька называл «воспитательной работой». Воспользовавшись тем, что я на кухне жарил яичницу, Василий схватил кота за шиворот и хорошенько потер его носом о прутья клетки, в результате чего Яго Ваську возненавидел, но подходить к Кокошиной клетке отныне не рисковал.

Долгое время кот относился к обезьянке настороженно, попытки Фоки подружиться с ним отвергал, Фока, в свою очередь познакомившись однажды с острыми когтями Яго, предпочел держаться от него подальше. Куда больше обезьянку напугало злобное шипение рассерженного кота, вероятно ассоциировавшееся у Фоки с шипением змеиным, а змей он, как и большинство млекопитающих, очень боялся.

Тем не менее, хотя кот и обезьянка пылких чувств друг к дружке не испытывали, между собой они не конфликтовали, хотя не спускали друг с друга глаз; особенно контролировал каждое движение обезьянки Яго, и у него были для этого основания, ибо, когда Фока слишком уж расходился, а такое случалось почти ежедневно, а то и по нескольку раз в день, ему становилось море по колено и Фока вытворял что хотел. Именно в эти минуты с полок летело все, что могло быть оттуда сброшено, обезьянка сломя голову носилась по комнате, совершая головокружительные прыжки, запамятовав мои запреты либо презрев их, маятником раскачивалась на люстре, бегала взад и вперед, перелетая со шкафа на стол, со стола на тахту, с тахты на этажерку, на книжный стеллаж и тому подобное, повторяя все это снова и снова, могла запросто прыгнуть на что угодно, в том числе и мне на голову, что порой и проделывала. В такие минуты Фока так распалялся, что от него можно было ожидать чего угодно.

Капа охотно поддерживала игру, но прыгать подобно мячику, конечно, не могла, вдобавок быстро уставала, кот с интересом за происходящим наблюдал, но в игру не вступал, на всякий случай принимал оборонительную позу, взъерошивался и, зная, что его покой может быть в любую секунду нарушен самым бессовестным образом, бдительно следил злыми, сузившимися глазами за метавшейся по комнате обезьянкой, держа наготове когтистые лапы, но и Фока