За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

на стоящие рядом деревья. И чем ярче вспыхивало пламя, чем больше разгорался костер, тем дальше отходили волки. Обрадованный Сашка вложил в рот замерзшие пальцы и свистнул на весь лес. Резкий свист подействовал на волчий арьергард как заряд дроби — звери бросились наутек.

— Го-го-го! — заорал Сашка. — Ату их!

Ночью грянул мороз, заклубился молочно-белый воздух. У костра приходилось все время вертеться, подставляя огню то спину, то бок. Нога моя все еще ныла, кружилась голова, клонило ко сну. Покосившись на меня, Саша раскидал горящие ветки.

— Надо костер передвинуть.

— Зачем?

— Скоро поймешь.

Затоптав огонь, Саша еловой лапой старательно смел тлеющие угли, разжег костер на новом месте.

— Ложись сюда. Согреешься.

Я улегся на то место, где минуту назад пылал костер. Тепло, отданное костром земле, живительной влагой вливалось в мое тело. Казалось, что я лежу на широкой русской печке, неведомым образом очутившейся здесь, в лесу. Я задремал.

— Юрец, а Юрец! Спишь?

— Что? Волки?

— Не… Знал бы ты, какая это девушка! Какие письма мне на фронт писала!

Вот бесшабашный парень! Лес, мороз, темень, кругом голодное зверье, неизвестно, что с нами будет, а он…

— Значит, любит.

— Любит! — Сашка вскочил. — Она меня любит! Слышите вы, сволочи! Любит!

Выхватив из кострища две пылающих головни, Сашка побежал к ельнику, в котором укрылись волки, потрясая рассыпающими искры головнями, как факелами, вломился в ельник, перепуганные звери бросились наутек, вслед им полетели головни.

Брезжил рассвет.

Утром на дороге показался крестьянский обоз, Сашка выскочил наперерез, замахал руками. Степенные мужички, слушая нас, только ахали:

— Неужто всю ночь оборонялись? До чего же обнаглело зверье!

— Еще как обнаглело! Лошадку нашу угнали, до сих пор небось отдышаться не может. Ищи ее теперь по всей степи. Да и нас могли покусать.

— Покусать?! В лапшу порвали б запросто! Легко вы, ребята, отделались. А с кобылкой своей можете проститься, ей, горемыке, от волков не уйти.

Нас усадили в розвальни на солому, обоз тронулся, заскрипели полозья. Когда лес остался позади, пегобородый старик в потертой солдатской ушанке указал кнутовищем на нечто бесформенное, черневшее в стороне от дороги. Мы сошли с саней: на истоптанном снегу — множество волчьих следов, порванная сбруя, какие-то бурые клочья, чуть дальше валяется на боку кошевка, а рядом — припорошенное снежком то, что осталось от нашей лошадки.

— С волками не шуткуйте, ребята, — видите, что делают! Извести бы разбойников под корень, да как? Охотников-то в деревнях не осталось, а которые на войне уцелели, еще дослуживают в армии.

— Изведем, дедуля, дай срок. — Расстроенный Сашка собрал изгрызенную острыми зубами упряжь.

— Эх, сынок! Что ты один сделаешь? Волков развелось видимо-невидимо. Только чтобы наш район от них очистить, охотников нужен целый полк.

— Ничего, дед, сами справимся, не зря живем в век техники. Я этим гадам покажу, как чужих лошадей губить. Мне ведь за нее расплачиваться придется.

Сашка долго и виртуозно ругал волков — за растерзанную конягу, несостоявшееся свидание. Реальную же опасность, недавно грозившую ему самому, несмотря на испытанное минувшей ночью, всерьез не воспринимал.

Обозники довезли нас до ближайшего селения, помогли вернуться в Пихтовку. Два дня я отлеживался, растирал опухшее колено мазью, на третье утро разбудил меня Сашка:

— Боевая тревога, Юрец! Выходи строиться!

Армейский вездеход доставил нас на военный аэродром, подкатил к небольшому самолету. Саша сел за штурвал, рядом его приятель — летчик с карабином, я устроился позади, и самолет взлетел.

Внизу расстилалась заснеженная равнина. Самолет шел на небольшой высоте, минут через двадцать Саша поднял руку: внимание! По степи бежали волки, много, целая стая.

Самолет пошел на снижение; выровняв машину у самой земли, Саша начал преследование, волки вихрем мчались по степи; быстро настигнув их, самолет протарахтел над головами беглецов, звери приседали, припадали к земле, ощущая идущую с неба угрозу, круто, почти под прямым углом сворачивали в стороны, но бежать по глубокому снегу нелегко, и самолет настигал их снова и снова.

Загремели выстрелы, закувыркались срезанные меткими пулями волки, бились на снегу подранки, а самолет все носился над степью в поисках новых жертв.

Вот он настиг волчье семейство — взрослые волки бежали впереди, молодняк шел следом, семья пыталась скрыться, но куда там! Упали под выстрелами один за другим молодые, забился в судорогах матерый волчище, — видимо, пуля повредила ему позвоночник.

— Молодец, снайпер! — гаркнул Сашка. — Бей их! Бей — не жалей!

Старая волчица, вильнув в сторону, увернулась от предназначенной ей пули: то и дело припадая к земле, бросалась туда-сюда, уходя от выстрела, но выстрелы продолжали греметь. У стрелка кончились патроны, он долго перезаряжал карабин; Сашка же не оставил волчицу в покое, гонял ее по степи, прижимая к земле, гонял до тех пор, пока волчица не упала, хотя выстрела я не слышал, — у стрелка заело патрон. Описав полукруг, самолет возвратился к этому месту, — волчица, когда над ней скользнула крылатая тень, вскочила и бросилась бежать.

Захохотав, Сашка погрозил волчице кулаком и бросил послушную машину в пике, выровняв ее над самой землей. Волчица делала отчаянные попытки уйти от преследования, но не знала, бедная, с кем имеет дело. Нет, не напрасно Лиходеева называли бесшабашным — таких виражей и выкрутасов в воздухе я никогда в жизни не видел. Если бы Сашкино начальство узрело подобные трюки, боюсь, что Лиходеева изгнали бы из авиации либо по меньшей мере отправили бы на гауптвахту на максимальный, предусмотренный воинским уставом срок.

Самолет вертелся в воздухе, стремительно набирал высоту, устремлялся к земле, выравниваясь у самой ее поверхности. Не раз зависал я вниз головой на ремнях, чувствуя, как бунтует в желудке съеденный накануне завтрак. Так повторялось неоднократно, и я подозревал Сашку в том, что он не только вошел в охотничий азарт, но и вознамерился еще продемонстрировать мне свое мастерство, а заодно и хорошенько «укатать» меня, чтобы лишний раз подчеркнуть превосходство авиации над пехотой, в которой я провоевал всю войну.

Погоня за волчицей продолжалась, зверь явно устал и больше не метался из стороны в сторону, а бежал по прямой, и даже не бежал, а трусил. После очередного пике волчица с ходу зарылась узкой мордой в снег и осталась лежать неподвижно.

Из самолета я вылез зеленый, земля уплывала из-под ног. Возбужденный Сашка радостно хлопал по плечу товарища, все еще пытавшегося извлечь из карабина застрявший патрон:

— Спасибо, дружище! Скольких же ты перещелкал?

— Не считал…

— А что стряслось с волчицей? — еле ворочая языком, спросил я.