За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

— Как же ты будешь свои трофеи собирать?

— Зачем они мне? Пусть валяются в степи воронью на радость. Думаешь, мне шкуры нужны или премия? Нет, просто разозлился я на волков ужасно — лошадь задрали, подлецы, на нас с тобой страху нагнали. Теперь я с ними в расчете. А охоту я не люблю, сегодня впервые в жизни охотился, причем сам ни разу не стрелял.

В тот вечер Саша был необычно тихим, на душе у меня было скверно, впечатление от увиденного тягостное, бойня в степи казалась отвратительной, и, хоть волки за все свои злодеяния заслуживали наказания, возмездие больше походило на расправу.

…Все это отчетливо вспомнилось мне на лесном кордоне, когда я заглянул в мешок, на дне которого, сжавшись в комок, затаился чуть живой от страха волчонок.

Гордеич всю дорогу молча курил, изредка головой покачивал, дивился, видимо, про себя скудоумию московского гостя. Когда вдали показался кордон, лесник подвел невеселый итог своим размышлениям:

— Ну, все! Не видать нам теперь ни счастья, ни удачи.

— Почему?

— Мы волчихе дорогу указали, она ведь за нами шла. Теперь жди беды.

— Так уж и шла! Почему ж мы ее не видели?

— Она же не дура — себя показывать. По нашим следам топала, не сомневайся.

Навстречу нам радостно бросилась лайка, внезапно шерсть на загривке вздыбилась, зарычав, собака отпрянула, отбежала подальше, втягивая влажными ноздрями воздух. К мешку подковылял вислоухий веселый щенок — приблудыш; по словам лесника, щенок увязался за ним в деревне да так и пришел на кордон. Щенок завилял хвостом, но вдруг завизжал, метнулся под дом, однако не успокоился и там, в спасительном полумраке, — жалобно скулил.

— Почуяли волчий дух. — Гордеич посадил лайку на цепь, вернувшись, поднял мешок и вытряхнул из него волчат; звереныши шлепнулись на землю, и я не сразу определил живого — все они лежали неподвижно. Но вот один зашевелился, встал, покачиваясь: стоял, беспомощно озираясь вокруг, стоял среди мертвых братьев и сестер, прижав острые уши. Гордеич, забрав тушки, ушел, я взял волчонка — он не дрогнул, не попытался вырваться, лапы безжизненно повисли, дымчато-голубые глазки глядели в одну точку.

Я принес звереныша в свою комнату, опустил на пол, он пошатнулся, но не упал, так и остался стоять: шок. Ничего удивительного в этом не было — о том, что пережил волчонок, трясясь в душном мешке, на трупах других волчат, можно было только гадать.

Я вышел во двор, разыскал пустую консервную банку, плеснул в нее ковшиком воды из бочки, взял в сарае немного сена. Гордеич, развешивающий на заборе только что снятые волчьи шкурки, усмехнулся:

— Логово ладишь? Ну, ну…

Когда я вернулся, волчонок все еще стоял посреди комнаты. От воды он отказался, надо бы попросить у Гордеича для него молока, да язык не поворачивался — натерпелся лесник от волков предостаточно, в прошлом году волки загрызли телушку, которая вместе с коровой паслась невдалеке от дома. Корове удалось отбиться, но два дня спустя она погибла — раны, нанесенные волками, оказались смертельными. Покуда я раздумывал, как волчонка напоить, пришел Гордеич, принес немного мяса, нарубленного мелкими кусочками, положил на обрывок газеты:

— Пойдем покурим. Он при нас есть не будет.

Мы сидели на высоком крыльце, Гордеич курил, насмешливо поглядывал на меня:

— Намаешься ты с ним. Ох, намаешься!

— Похоже, ты прав, Гордеич. Я и сам так думаю.

— Пошто ж тогда вступился?

— Не мог я иначе — малыш ведь.

— Оно так. Но малыш подрастет — что тогда?

Я только руками развел — что тут ответишь? В тот день волчонок так и не притронулся ни к воде, ни к мясу, сидел в дальнем углу, таращил испуганные глаза. А ночью я проснулся от истошного лая — собаки буквально сходили с ума, рычали, визжали, заливисто лаяли, потом забились под дом; а из лесу наплывал тягучий тоскливый вой — волчица звала своего детеныша, оплакивала мертвых, выла до самого рассвета. Вот когда я узнал, что такой настоящий волчий вой — мурашки по спине бегали от завываний волчицы.

— Слыхал концерт? — спросил утром Гордеич. — Чует, проклятая, что волчонок живой.

На следующую ночь «концерт» повторился, выла волчица и днем, постоянно перебегая с места на место, наводила на четвероногих обитателей кордона страшную панику. Так продолжалось еще несколько суток, после чего вой прекратился, зато волчица напомнила о себе иным способом — утащила поросенка. Произошло это днем, когда Гордеич был в лесу. Я, как обычно, работал над рукописью, а пара поросят копалась в огороде, ревизуя убранные грядки. Короткий пронзительный визг, тотчас же оборвавшийся, известил о том, что одним питомцем у лесника стало меньше. Гордеич меня не упрекал, я же считал себя виновным в случившемся. Позднее мне пришлось ощутить себя виновным вдвойне, ибо лесник лишился еще и двух кур-несушек. Гордеич и на этот раз воздержался от упреков, но, потратив несколько дней, подстерег волчицу, метким выстрелом положив конец ее опустошительным набегам и ночным концертам.

А волчонок тем временем немного освоился, во всяком случае, доказал, что с аппетитом у него все в порядке, да и водобоязнью он не страдает. Когда я открывал дверь, звереныш шмыгал под стол, забивался под кровать, ночью же разгуливал по комнате, подкреплялся и весьма исправно делал то, что требовала природа, — пожертвованные Гордеичем для уборки тряпки целыми днями сушились за сараем на заборе.

Иногда мне удавалось получше рассмотреть волчонка: порой он отваживался покидать свое убежище и днем, принюхивался, вытянув длинную шею, к находящимся в комнате предметам, быстро перебегал открытое пространство — от стены к стене. Я пытался его приманить, протягивал кусочки мяса, очень хотелось, чтобы он взял пищу из рук, но, сколько я ни бился, ничего не получалось. Конечно, если бы я имел хоть какое-то представление о методах дрессировки животных, то, вероятно, поступал бы иначе, но я никакими приемами дрессировщиков не владел. Тем не менее отступать не хотелось, и я упорно, по нескольку раз в день пытался прикормить волчонка, заставить его брать пищу из моих рук, старался его приласкать. Обходилось это мне дорого, дрожащий от страха звереныш затравленно озирался, вырывался, неоднократно пытался меня укусить и нередко в этих попытках преуспевал.

И все же некоторые изменения в лучшую сторону происходили. Постепенно волчонок перестал меня бояться, на редкость трусливый прежде, теперь при моем появлении он не удирал, хотя и предпочитал держаться в некотором отдалении, близко не подходил, игнорируя все мои попытки его приманить. А