За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

отношение к войне, условно можно разбить на несколько групп: а) активные участники войны; б) пассивные участники войны; в) жертвы войны; г) животные, пользующиеся ее плодами.

Активные участники войны. С незапамятных времен таковыми были кони. В глубокой древности появились запряженные лошадьми боевые колесницы. Они состояли на вооружении в армиях бородатых ассирийских царей и египетских фараонов, древних арабов и персов, древних греков, римлян и германцев. Легкие колесницы, влекомые одной лошадью, быстро перемещались по полю боя, в них находились командиры, разведчики, связисты. В тяжелых колесницах — в них запрягали несколько лошадей — размещалась группа воинов; эти колесницы, подобно современным танкам, прорывали пешие шеренги противника, таранили колонны войск, осыпали врагов стрелами, поражали ударами копий, сеяли панику.

Десятки, сотни тысяч конников сходились в грозной сече. Позднее наступило время закованных в латы рыцарей, воспетых поэтами, писателями, художниками; рыцарские кони тоже облачались в доспехи, защищавшие их в какой-то степени от стрел, копий, разящих ударов мечей, палиц, утыканных длинными шипами булав.

Сражались на конях и любимые всеми нами отважные мушкетеры.

На протяжении многих веков конница являлась главной ударной силой европейских армий, широко применялась в войнах. Короткие стычки, глубокие рейды по тылам противника, лихие атаки и контратаки…

Верный конь всадника не подводил, спасал, уходя от погони, выносил из боя тяжело раненного, бессильно повисшего в седле, пробивался сквозь огонь, вытаскивал из реки, не давая утонуть. И, как солдаты, кони получали пулевые и осколочные ранения, сабельные удары, контузии, подрывались на минах, уходили на дно морей и океанов вместе с торпедированными транспортами, ломали ноги и шеи в окопах и траншеях, повисали на опоясывавших фронты проволочных заграждениях…

Странички из дневника

Мелкий осенний дождь, тихо шелестит облетевшая листва, стелются по мокрой земле рваные клочья тумана. Часовому, стоящему на посту у лесной дороги, заплывшей вязкой рыжей глиной, тоскливо и страшно в промозглой непроглядной ночи. Солдат один-одинешенек; измотанная многокилометровым маршем рота, вконец обессилев, свалились на кочковатой поляне, забылась в тревожных снах, провалилась в небытие, а пухлощекого мальчишку-добровольца судьба, в лице безусого взводного, определила в караул.

Дрожа от холода — куцая шинелька промокла насквозь, — часовой переминался с ноги на ногу, запихивая руки в глубокие, как степные колодцы, карманы, полные колючих сухарных крошек, тщетно отгоняя столь некстати пришедшую мысль о горячем сладком чае. Да, чаек бы сейчас не помешал.

Время тянулось медленно. Скоро ли смена? Пошевелив обветренными губами, часовой произвел несложный расчет и облегченно вздохнул: полчаса осталось, не больше. Повеселев, он прошелся взад-вперед по обочине, от скуки сыграл на зубариках — побарабанил тонкими пальцами по подковке зубов (скверная школьная привычка) и внезапно застыл: сквозь мерный шелест дождя пробились какие-то звуки.

Почудились? Нет — вдалеке и впрямь что-то хлюпало, похоже, кто-то шел по дороге, шагал, оступаясь на скользкой глине. Немцы?! Часовой разом вспотел, сорвал с плеча винтовку. Окликнуть? Но что, если в ответ навстречу метнется рой резвых светлячков — трассирующих пуль? Поднять тревогу? Рано, сначала нужно выяснить, в чем дело. Быть может, это возвращается домой житель ближайшей деревни. Впрочем, что ему понадобилось ночью в прифронтовом лесу?

Часовой прислушался — странный шум усиливался, промежутки между звуками становились длиннее. Что же это такое? Укрывшись на всякий случай за старой сосной, часовой поджидал безвестного путника, держа палец на спусковом крючке винтовки, ежесекундно готовый выстрелить. А непонятные звуки становились все отчетливей, сумрак редел, приближался рассвет.

Не опуская винтовки, часовой напряженно вглядывался в зыбкую, туманную даль, куда змеей уползала раскисшая от непогоды дорога. Всецело поглощенный этим занятием, он не заметил сержанта — разводящего, пришедшего вместе со сменщиком.

— Чего за дерево спрятался, часовой? — простуженно просипел сержант. — Вылазь, докладывай, как положено.

— А, это вы, командир! Тут такое дело… Шлепает кто-то там на дороге…

— Шлепает? Сейчас мы этого шлепальщика самого шлепнем. — Сержант поправил на груди автомат; сменщик, невысокий, коренастый солдат, передернул винтовочный затвор, и в ту же секунду послышался шлепающий звук.

— Сменщик, оставайся здесь и гляди в оба, а часовой за мной, — негромко приказал сержант. — Поглядим, какой лешак там бродит.

Шли тихо, стараясь не шуметь, потом остановились — впереди маячило белесое пятно.

— Коняга! — чертыхнулся сержант. — И хозяин, никак, при ней. Ты, мил человек, чего пеший идешь? Конишку прижаливаешь?

— Кто? Кто такие? — всполошился незнакомец. Он стоял, держась обеими руками за гриву лошади, почти повиснув на ее шее. — Русские?!

— Турки! — хохотнул сержант. — Ослеп, землячок?

— Выходит, так… А вы взаправду свои? — выпустив из судорожно сжатых пальцев спутанную гриву лошади, человек шагнул вперед, и пехотинцы невольно попятились: лицо незнакомца — сплошная черная корка спекшейся крови.

— Ранило, землячок? Ничего, фельдшер у нас толковый, подлатает, а ежели не справится, в медсанбат отправим. Где это тебя угораздило?

— На передовой, где же еще!

— На передовой?! Так до нее же километров тридцать!

— Может, и больше, не считал. Третьи сутки идем. Один не дошел бы. — Раненый погладил понурую лошадь. — Она дотащила. А ведь сама калека — нас одним снарядом шарахнуло.

Тут только пехотинцы увидели, что лошадка о трех ногах, — левую переднюю по самую бабку начисто, словно бритвой, срезал большой осколок.

— Досталось тебе, землячок. Миша, помоги человеку…

— Ничего. Я сам. Пообвыкся за долгую дорогу. — Раненый снова ухватился за гриву лошади, и они зашлепали по грязи дальше.

— Погоди, землячок, перевяжу. — Сержант разорвал индивидуальный пакет, вытащил бинт.

— Не нужно, — воспротивился раненый. — Присохло, и ладно. А кобылку, сделай милость, забинтуй, крови много потеряла, ослабла. Падала бессчетно. Завалится, отдохнет маленько, встает — и дальше топаем…

Сержант молчал. Раненый вопросительно уставился на него, прижался к голове лошади изуродованным лицом:

— Прощай, милая. Спасибо тебе.

Сменившийся парнишка повел раненого на поляну, позади сухо треснул выстрел…

Более полувека прошло, но и сегодня я вижу глаза этой лошади — большие, полные боли и слез.

Кавалерия…

На протяжении столетий в армиях арабских государств существовала кавалерия особого рода — верблюжья. Использовали ее главным образом в пустынях; неприхотливый верблюд способен выдерживать большие переходы, почти не требуя пищи и воды. Воины, сидевшие на верблюдах, шашками, конечно, не махали, — вооруженные английскими винтовками, они действовали как стрелки. Верблюжья кавалерия, ограничиваясь разведывательными операциями, заброской в тыл противника диверсионных групп, в больших сражениях почти не участвовала, поэтому и потери несла незначительные.

К активным участникам войн следует отнести и слонов, которые широко использовались в Индии и в битвах играли решающую роль. «Боевой слон производил сильное впечатление. Он был украшен различными подвесками и ожерельями, лоб его прикрывал металлический щит, на спине была укреплена башня, в которой сидели