За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

плечо, сползла на руки и прижалась к груди. Достав из шкафа старый свитер, я бросил его на тахту, посадил на свитер обезьянку, но она тут же вновь оказалась на моем плече. Я повторил свой маневр, но с тем же результатом — то ли ложе обезьянке не понравилось, то ли спать она не хотела. «Ладно, — подумал я, — спать захочет, найдет, где прилечь». И был совершенно прав, так как убедился, что обезьянка жила в режиме большинства людей — спала ночью, а днем бодрствовала.

Видя, что я оставил ее в покое, обезьянка забегала вокруг стола, поглядывая на меня, словно приглашая принять участие в этом увлекательном занятии. Убедившись, что составить ей компанию я не собираюсь, обезьянка заскакала по полу, но не прельстила меня и этим, приступила к выполнению упражнения, которое можно было назвать прыжки на месте, причем подпрыгивала так высоко, что я диву давался, прыгала как мячик, легко отрываясь от пола, прыгала все выше и выше, словно вознамерилась допрыгнуть до потолка. Я смотрел на обезьянку, а в памяти всплывала услышанная в далеком детстве забавная песенка:

Обезьянка Фока

Прыгает высоко.

Так новый питомец подсказал мне, как его назвать.

Марк позвонил поздно вечером, инструктировал меня больше часа, выдав все необходимые рекомендации. Поблагодарив друга, я повесил трубку, тщательно записал все указания и хотел накормить изголодавшегося Фоку, но он мирно спал на тахте, сбросив свитер на пол, спал так сладко, что я не стал его будить, улегся рядом и заснул.

Утром мягкая лапка ухватила меня за нос, пробуждение было не из приятных. Увидев, что я проснулся, Фока очень обрадовался, уселся мне на грудь и начал старательно разглаживать мне усы. Странное было ощущение…

Поднявшись, я начал было делать зарядку, но увидел нечто, заставившее меня бросить все, бежать за тряпкой и заняться уборкой того, что я увидел. Фока поставил передо мной еще одну проблему, требующую безотлагательного решения. Научить обезьянку пользоваться туалетом, очевидно, вряд ли удастся, значит, нужно как-то приспосабливаться. Позднее выход из положения был найден, но задача оказалась не из легких, а пока же Фока выбором какого-либо одного местечка утруждать себя не желал и освобождался от ненужностей, когда чувствовал в этом необходимость, где попало.

По пути на работу я купил детский горшочек, вызвав в редакции дружный смех, стойко выдержал шуточки коллег, всевозможные высказывания по поводу покупки и различные предположения, за которые я готов был их растерзать. А Фоке горшочек понравился настолько, что он включил этот сугубо определенного предназначения предмет в реестр своих любимых игрушек и в самые неподходящие моменты, например когда у меня были гости, таскал его по всей квартире с грохотом и звоном, а однажды, к ужасу присутствующих, водрузил его прямо на стол. По прямому назначению горшочек так и не использовался, вместо него для этой цели пришлось приспособить маленькое пластмассовое корытце.

Первая неделя была сплошным кошмаром, к концу ее я впервые понял, что у меня, оказывается, есть нервы. И неудивительно — поселившийся в квартире маленький негодяй мотал мне их с утра до позднего вечера. И хотя нередко, глядя на его уморительные ужимки и прыжки, я смеялся до слез, однако, возвращаясь с работы и обозревая содеянное Фокой за время моего отсутствия, мне хотелось его задушить. Щупленький, тщедушный Фока был просто неутомим по части всяческих проказ, постоянно находил все новые и новые объекты для своих разрушительных исследований, после чего большинство этих объектов превращалось в ничто. Начал он с того, что скрупулезно и последовательно изучил все находящееся в комнате, в кухню я Фоку не пускал, боясь, что он откроет газ, спички убирал подальше, в ящик кухонного стола, приладив к нему навесной замочек. В комнате же не было вещи, которую Фока бы не потрогал, не попытался приспособить для своих игр. С письменного стола, постоянно заваленного всякой мелочью, пришлось убрать все, если же я что-либо убирать забывал, Фока забытое ломал. Справедливости ради замечу, что портил он не все, иной раз поступал по-другому — брал заинтересовавший его предмет и прятал так, что можно было перерыть всю квартиру, найти что угодно, но только не то, что ищешь. Всякие карандаши, ластики, перочинный ножичек, разные побрякушки, фигурки животных, которые я много лет коллекционировал, — все это было мелочью по сравнению с вещами, крайне необходимыми. Однажды мне понадобилось заменить изношенную ленту пишущей машинки. Вынув старую, я выбросил ее в мусоропровод — и поступил в высшей степени неосмотрительно. Новые ленты стопочкой лежали на полке — пять или шесть красных картонных коробочек. Встав на стул, я пошарил на полке и не нашел ни одной — ленты исчезли. А на столе лежал готовый очерк, который нужно было срочно перепечатать и утром отнести редактору. Что делать? Поиски ленты ни к чему не привели, хотя я носился по квартире как безумный и перерыл буквально все. Искал я ленту до поздней ночи, кляня себя за то, что не сообразил съездить к знакомой машинистке, которая отстукала бы мне рукопись за полчаса. В результате очерк был сдан с опозданием, в очередной номер газеты пошел другой материал, мне же пришлось выслушать нотацию редактора, возмущенного моей недисциплинированностью. Месяца через полтора я обнаружил пропажу — все коробки с лентами оказались в кармане моего полушубка, висевшего в шкафу! И подобных фактов было немало. Чтобы обезопасить себя от неприятностей, пришлось все мало-мальски нужное прятать либо выносить в кухню.

Не принимая во внимание профессию своего хозяина, Фока весьма своеобразно относился к его книгам. Некоторые просто сбрасывал на пол, как ненужный хлам, другие перелистывал, не спеша разглядывал иллюстрации и фотографии, иные — таких, к счастью, было немного — немилосердно рвал в клочки. Спасая свою библиотеку, я перенес все ценное на антресоли, а часть книг убрал в стенной шкаф. Все находившиеся в квартире вещи, за исключением мебели, Фока поделил на несколько категорий: некоторые старался упорно не замечать, другие перекладывал с места на место, к третьим, особенно к венику, проникался лютой ненавистью и использовал малейшую возможность, чтобы на них напасть. Злосчастный веник он ломал и даже грыз. Чем бедняжка веник провинился? Больно было смотреть, с каким остервенением Фока его терзал. У меня руки чесались, хотелось веник отобрать и обломать то, что от него осталось, о зарвавшегося Фоку.

Когда маленькие пальчики перетрогали все, что было в доме, Фока обратил внимание на объекты, так сказать, одушевленные. Обитавшие в аквариуме рыбки,