За ядовитыми змеями. Дьявольское отродье - Юрий Борисович Ильинский

благо они были малы и безгласны, подверглись исследованию первыми. Фока пристально за ними наблюдал, часами просиживая возле аквариума, задумчиво водил пальчиком по стеклу, рисуя невидимые узоры, и в конце концов решил познакомиться с рыбками поближе — ловко выловил их и разложил рядком на столе. Когда я вошел в комнату, рыбки дружно отплясывали прощальный танец. Не спуская с них горящих глаз, Фока дергался, словно повторяя судорожные движения несчастных. Водворив рыбок в родную стихию, я легонько шлепнул обезьянку по красной попке, обиженный Фока вскарабкался на стеллаж и просидел там до вечера, строя мне негодующие рожи.

— Хватит дуться, малыш. Давай мириться. — Я снял обезьянку со стеллажа, погладил, потрепал по загривку, Фока не был злопамятным, сразу же прижался ко мне, обхватил ручонками мою шею. Мир был заключен, и мы сели смотреть телевизор, который я принес из мастерской после ремонта. Телевизор особого впечатления на Фоку не произвел, политические новости нагоняли на него сон, и он дремал у меня на руках, сладко зевая. Когда же на экране появился большой питон — шла любимая мною передача «В мире животных», — Фока с истошным воплем взлетел на люстру, обжегся о лампочки, заметался по комнате и, не переставая вопить от страха, забился под тахту. С большим трудом я вытащил его оттуда, тщедушное тельце била дрожь.

Очень скоро Фока ощутил себя полновластным хозяином квартиры и всех ее обитателей. Когда я уходил в редакцию, Фока оставался дома один и делал все, что хотел. Кроме рыбок и старого злого попугая Кокоши, у меня жили добродушная пегая спаниелька Капа и молодой сиамский кот Яго, голубоглазый коварный красавчик, целиком и полностью оправдывающий свое громкое имя. С рыбками Фока уже разобрался, теперь они были для него недосягаемы, поскольку после памятных плясок на столе аквариум я перенес в кухню, куда Фоке, несмотря на все его попытки, вход был категорически запрещен, поэтому ему ничего больше не оставалось, как заняться прочей моей живностью.

Начал он с Кокоши. Попугай был пташкой далеко не безобидной, драчливый задира, он мог за себя постоять, в чем некоторые мои друзья и знакомые имели возможность убедиться на собственном опыте. Эта милая птичка при первой же попытке ее приласкать платила наивным добрякам жестокими ударами массивного клюва, оставлявшего на коже пострадавших большие болезненные ссадины, наиболее же настырные рисковали остаться без глаза. Честно говоря, мне давным-давно следовало с попугаем расстаться, тем более что подарила мне его дама, обликом и характером до смешного схожая с этой птичкой. Дама ежедневно осведомлялась по телефону о состоянии здоровья попугая, время от времени навещала меня, подолгу воркуя со своим любимцем, с которым была вынуждена расстаться по причинам сугубо романтическим — новый муж дамы, едва лишь став таковым официально, категорически потребовал «чертову птичку ощипать и вышвырнуть из дома к чертовой матери». За время, потраченное им на ухаживания за своей будущей женой, злодей-попугай оставил подлизывающемуся к нему кандидату в мужья добрый десяток глубоких шрамов. Стойкость, ангельскую кротость и долготерпение соискатель вынужден был проявлять потому, что даме нравились мужчины, которые восторгаются ее питомцем, угощают его яблоками и апельсинами, ласкают его, оказывают ему иные знаки внимания. Те же поклонники-кандидаты, кто пытки попугаем не выдержал, безжалостно отсеивались и испарялись. Нынешний муж все испытания, уготовленные ему зловредным Кокошей, выдержал с честью, зато, придя из загса, тотчас же на нем отыгрался — изгнал своего мучителя, и расстроенная супруга, зная о моей любви к животным, принесла попугая мне, заклиная ни в коем случае никому его не отдавать. Так опальный Кокоша поселился у меня и в благодарность за предоставленный ему приют в первый же день располосовал мне указательный палец на правой руке до самой кости, после чего следовало бы указать этим пальцем Кокоше на дверь, но сделать это я так и не решился…

Прижился попугай быстро. Чтобы обезопасить своих гостей, оградить их от неприятностей, я повесил на клетку табличку «Руками не трогать». Несмотря на это, а возможно, именно поэтому, все мои друзья и знакомые поступали наоборот и соответствующим образом Кокошей вознаграждались, после чего мнение о птичке конечно же изменяли. Любил попугая один лишь Васька, но, как выяснилось, из сугубо корыстных соображений.

Две недели Вася учил попугая некоторым специфическим выражениям, составленным из слов русской ненормативной лексики. Кокоша оказался очень способным учеником, а Васька — талантливым педагогом, и когда однажды попугай, стараясь привлечь внимание собравшихся гостей — «обмывали» новую книгу маститой поэтессы, — произнес длинный монолог, цели своей он, безусловно, достиг. Реакцией был гомерический хохот присутствующих, поэтесса, хоть и сочла себя оскорбленной, смеялась громче всех, однако ее спутник, известный литературный критик, демонстративно встал из-за стола и ушел не попрощавшись, яростно хлопнув дверью. Сидевший рядом с ним Николай подошел к клетке, постучал пальцем по затейливой дверце:

— Что ты такое несешь, птичка Божья? Тебе не стыдно?

На это задетая замечанием художника «птичка Божья» отреагировала незамедлительно, изрекла то, чего любители попугаев на Руси веками от них добивались:

— Дур-рак! Дурак!

С появлением в доме обезьянки попугай повел себя еще более вызывающе, встречал ее громкими криками и орал так, что приходилось устраивать ему ночь среди белого дня — накидывать на клетку темное покрывало, лишь тогда Кокоша успокаивался и умолкал. Фока на крики попугая не реагировал, вел себя так, словно того не существует в природе. Я не понимал, отчего тревожится попугай, тем более что хитрец Фока держался по отношению к птице в высшей степени корректно, ничем себя не скомпрометировав.

А попугай волновался все больше и, очевидно, на нервной почве начал в неурочное время линять, хотя вылинял совсем лишь недавно. Забеспокоившись, я понес его на консультацию к ветеринару, заверившему меня, что попугай в полном порядке.

Тем не менее линька продолжалась, причем линял попугай как-то странно, терял по одному перу ежедневно, и каждый раз, возвращаясь домой с работы, я находил на полу перо. Мало того, Кокоша удивлял меня все больше и больше, я обнаружил, что линяет он как-то избирательно, теряет только хвостовые перья — других я не находил. Марк, узнав об этом, задумался, но ответа на поставленный вопрос так и не нашел, пожал плечами, то же самое сделал и потревоженный мной ветеринар, честно признавшийся, что с подобными явлениями сталкиваться ему не приходилось.

Однажды все разрешилось, притом довольно просто: отправившись в редакцию, я вспомнил, что забыл рукопись, которую меня попросили отрецензировать, и вернулся домой с полдороги. Еще в прихожей я услышал отчаянные крики Кокоши