Прежде, чем их повесят - Джо Аберкромби

Глядя на это, Глокта сглотнул, вспомнив как ему самому показали раскалённое клеймо. Вспомнив свои просьбы, мольбы, крики о пощаде. Вспомнив ощущение того, как металл прижимается к коже. Настолько обжигающе горячий, что кажется почти холодным. Бессвязные вопли. Вонь собственной сжигаемой плоти. Он и сейчас её чувствовал. Сначала сам страдаешь, потом причиняешь страдания другим, и наконец, приказываешь сделать это за тебя. Такова жизнь. Он пожал больными плечами и прохромал в комнату.

— Успехи? — прохрипел он.

Секутор выпрямился, ворча и выгибая спину, вытер лоб и смахнул пот на скользкий пол.

— Не знаю как насчет неё, но я уже почти сломался.

— Ничего не выходит! — бросила Витари, швырнув в жаровню чёрное железо, от которого взметнулся фонтан искр. — Мы пробовали клинки, молотки, пробовали воду и огонь. Она не сказала ни слова. Эта ёбаная сука сделана из камня.

— Она мягче камня, — прошипел Секутор, — но не такая, как мы. — Он взял нож со стола, клинок коротко блеснул в темноте оранжевым светом. Практик наклонился вперёд и прорезал длинную рану на предплечье Шикель. Пока он резал, её лицо почти не дрогнуло. Рана раскрылась, заблестев воспалённо-красным. Секутор погрузил в неё палец и повертел. Шикель не выказала ни малейшего признака боли. Он вытащил палец и поднял, потерев его о большой. — Даже не влажный. Похоже на то, как резать труп недельной давности.

Глокта почувствовал, что его нога дрожит, поморщился и уселся на свободный стул.

— Очевидно, это не нормально.

— Невефело, — проворчал Иней.

— Но она не исцеляется так, как раньше. — Ни один из порезов на её коже не закрылся. Все раскрыты, мёртвые и сухие, как мясо в лавке мясника. И ожоги тоже не спадали. Обуглившиеся полосы на коже, как мясо, зажаренное на решетке.

— Просто сидит здесь, смотрит, — сказал Секутор, — и ни слова.

Глокта нахмурился. Неужели об этом я думал, вступая в Инквизицию? О пытках маленьких девочек? — Он вытер влагу из-под воспалённых глаз. — Но с другой стороны, это одновременно и намного больше и намного меньше, чем просто девочка. — Он вспомнил руки, вцепившиеся в него, и троих практиков, изо всех сил оттаскивавших её назад. Намного больше и намного меньше, чем человек. Не нужно повторять ошибок, которые мы совершили с Первым из Магов.

— Надо держать разум открытым, — прошептал он.

— Знаешь, что сказал бы на это мой отец? — Прохрипел голос, глубокий и воспалённо-скрежещущий, как у старика. Было что-то неестественное, неправильное в том, что этот голос исходил от этого юного гладкого лица.

Глокта почувствовал, как задёргался глаз, пот защекотал под плащом.

— Твой отец?

Шикель улыбнулась ему, глаза заблестели в темноте. Казалось, что это порезы на её плоти почти улыбаются ему.

— Мой отец. Пророк. Великий Кхалюль. Он сказал бы, что открытый разум похож на открытую рану. Уязвим для яда. Подвержен гною. Приносит своему владельцу только боль.

— Теперь ты хочешь поговорить?

— Теперь я так решила.

— Почему?

— А почему нет? Теперь ты знаешь, что это моё решение, а не твоё. Задавай свои вопросы, калека. Нужно использовать любую возможность чему-то научиться. Видит Бог, тебе это не помешает. Заблудший в пустыне…

— Продолжение я знаю. — Глокта помедлил. Так много вопросов, но что спросить у такой твари? — Ты едок?

— Мы называем себя по-другому, но да. — Шикель слегка наклонила голову, не отводя от него взгляда. — Сначала жрецы заставили меня съесть мою мать. Когда нашли меня. Или это, или умереть, а жажда жить была такой сильной… тогда. Потом я рыдала, но это было так давно, и слёз во мне уже не осталось. Конечно, я себе отвратительна. Иногда мне нужно убивать, иногда я хочу умереть. Я заслуживаю смерти. В этом я не сомневаюсь. Это единственное, в чём я уверена.

Нечего было и ждать прямых ответов. Торговцы шёлком вспоминаются даже с некоторой тоской. Их преступления, по крайней мере, я мог понять. Но всё же такие ответы лучше никаких.

— Почему ты ешь?

— Потому что птица ест червя. Потому что паук ест муху. Потому что этого хочет Кхалюль, а мы все дети Пророка. Иувина предали, и Кхалюль поклялся отомстить, но он один против многих. Так что он принёс великую жертву, и нарушил Второй Закон, и праведные присоединялись к нему, и их всё больше и больше с каждым годом. Некоторые присоединились по своему желанию. Другие нет. Но никто от него не отрёкся. Моих братьев и сестер теперь много, и каждый из нас приносит свою жертву.

Глокта указал на жаровню.

— Ты не чувствуешь боли?

— Не чувствую. Только глубокие угрызения совести.

— Странно. У меня всё наоборот.

— Ты, на мой взгляд, счастливчик.

Глокта фыркнул.

— Легко сказать, пока не окажется, что не можешь пописать, не закричав от боли.

— Сейчас я почти не помню, что такое боль. Всё это было так давно. У каждого из нас свой дар. Сила, скорость, выносливость за пределами человеческих возможностей. Некоторые из нас могут менять обличье, обманывать глаз, или даже использовать Искусство, которому Иувин обучал своих учеников. У каждого из нас свой дар, но проклятие одно. — Она уставилась на Глокту, склонив голову набок.

Дай-ка я угадаю.

— Ты не можешь прекратить есть.

— Никогда. Вот почему аппетит гурков к рабам не кончается. Пророку нельзя сопротивляться. Я знаю. Великий Отец Кхалюль. — И её глаза почтительно закатились к потолку. — Архижрец[24] храма Сарканта. Святейший из всех, чьи ступни касались земли. Усмиритель гордецов, искоренитель заблуждений, глас истины. Свет исходит от него, словно от звёзд. Когда он говорит, то говорит голосом Бога. Когда он…

— Не сомневаюсь, что и срёт он золотыми какашками. Ты веришь во всю эту чушь?

— Какая разница, во что я верю? Я не принимаю решений. Когда господин даёт задание, исполняешь его как можно лучше. Даже если оно тёмное.

Это я могу понять.

— Некоторые из нас только для тёмных заданий и подходят. Когда выберешь себе господина…

Шикель расхохоталась сухим хриплым смехом.

— Поистине немногим дан выбор. Мы делаем то, что нам велят. Мы живём и умираем с теми, кто был рождён рядом с нами, кто выглядит так же, как мы, кто говорит теми же словами — и всё это время мы знаем о причинах всего, не больше, чем прах, в который обратимся. — Она свесила голову набок, и порез на плече раскрылся шире рта. — Думаешь, мне нравится то, чем я стала? Думаешь, я не мечтаю быть такой, как другие? Но как только прошли изменения, назад дороги нет. Понимаешь?