Только ты и я - Лор Ван Ренсбург

лучшая из медсестер! – Он широко ухмыляется. Шелли закатывает глаза и улыбается в ответ, а я смущенно опускаю глаза, чувствуя, что ненароком вторглась на частную территорию.

Но вот Шелли удаляется, и в палату возвращается тишина. Я ощущаю ее присутствие буквально всем телом. Вот тишина садится у меня в ногах, словно для того, чтобы друг друга понять, нам с Уилкоксом необходим переводчик. Отложив оригами, я обеими руками беру с тумбочки чашку. Горячий фаянс обжигает мне кончики пальцев, но я этого почти не замечаю. Мне нужно набраться мужества, чтобы отвечать на вопросы полиции, а это будет непросто. Мысленно я возвращаюсь в те страшные дни, стараясь еще раз освежить в памяти все детали, из которых, как из кирпичиков, сложена моя версия событий.

– Ну, как вам спалось в незнакомом-то месте? – Уилкокс явно пытается разрядить обстановку, но получается у него не очень хорошо. Он сам это понимает и улыбается в знак того, что я не должна волноваться, что он поддержит меня, если я споткнусь на какой-то особенно болезненной или травмирующей подробности, что он будет рядом, если мои воспоминания слишком сильно на меня подействуют, и даст мне столько времени, сколько понадобится, чтобы я сумела взять себя в руки и продолжить. Все это я читаю в его глазах. Для него я – хрупкая молодая женщина, пережившая настоящий кошмар наяву – кошмар, который ранил ее физически и оставил глубокий след в душе. Что ж, да будет так.

– Хорошо спалось, – говорю я, но это ложь. Несмотря на таблетки, спала я скверно. Каждый раз, когда я начинала погружаться в ватную тишину сна, меня выдергивал оттуда один и тот же звук, и это не был предсмертный хрип или щелчок рывком натянувшейся веревки, на которой повисло тяжелое тело. Услышать эти звуки я была готова. Но вместо них в мою память врезался хруст ломающихся позвонков. Это был точь-в-точь такой же (хотя и значительно более громкий) звук, который я слышала днем раньше, когда на берегу мы наткнулись на вмерзшую в лед чайку. Резкий щелчок сломанной шеи заглушил даже удар о каменный пол тяжелого тела, пролетевшего добрых двадцать футов – примерно на такой высоте над полом находилась верхняя площадка лестницы. Да, он поступил по-своему, даже зная, что конец все равно будет один. Он отверг петлю, которую я для него приготовила, и сам выбрал, какой ему смертью умереть. И вот теперь каждый раз, когда я закрываю глаза, хруст, с которым сломалась его шея, начинает звучать у меня в ушах так же отчетливо и громко, как и тогда, когда я услышала его в первый раз.

Тогда, в доме, я могла думать только об одном. Наконец-то все закончилось. Все позади. Я зажмурилась и глубоко вдохнула, а когда выдохнула – воздух вырвался из легких как живой огонь, и я поняла, что не дышала много лет, наверное с тех пор, как впервые затаила дыхание в день, когда в нью-йоркской публичной библиотеке его пальцы скользнули под складки школьной юбочки. Но теперь я выдохнула из себя и это, и многое другое. Все, что скопилось во мне за годы. Все напряжение, которое нарастало во мне в последние несколько дней. Оно слезами стекало по моему лицу и капало на воротник свитера. Я прижалась к стене, стараясь сделаться маленькой и незаметной, я обхватила себя руками так крепко, что мои пальцы едва не встретились за спиной. Я растворилась в своих собственных объятиях, хотя и мечтала о том, чтобы меня обнимали другие руки. Все, что я чувствовала и переживала, все мои скорби и боль изливались в глухих, судорожных рыданиях, которые очищали меня изнутри, выталкивали вовне и уносили прочь тьму и горечь. Когда шериф Уилкокс нашел меня в моем убежище, он дождался, пока мой плач утихнет, а плечи перестанут вздрагивать, и только потом сказал, что со мной все в порядке и что теперь все будет о'кей. Я хотела ответить, что я это знаю, но не смогла.

– Мисс… мисс Мастертон?.. Что с вами? – Нотки смятения в голосе Уилкокса заставляют меня прийти в себя и вернуться к настоящему. Я бросаю на него взгляд и вижу, что он слегка приподнялся, зависнув над креслом, а его спутник глядит на меня глазами испуганного животного.

Мне хочется рассказать им обоим, что вчера меня навещал Стивен, что он стоял рядом с креслом, на котором сейчас сидит шериф. Пока я дремала, кто-то выключил свет, но я видела его совершенно отчетливо, потому что сквозь щели жалюзи в палату сочилось низкое зимнее солнце, и его лучи выглядели как воздушный мост, соединявший меня и его. Я смотрела ему прямо в лицо, но мое сердце продолжало биться в обычном ритме, словно ничего особенного не происходило. Каждый из нас носит с собой своих демонов, так что рано или поздно Стивен все равно должен был появиться. Скрестив руки на груди, он смотрел на меня глубоко запавшими глазами. Голова его была сильно наклонена набок, но до меня лишь с большим опозданием дошло, что это – результат перелома позвоночника, который выпирал сквозь туго натянутую кожу.

Но я его не испугалась. Как и Элли, он был просто призраком из моего прошлого, с которым я попрощалась навсегда. И еще он был виновен. И не имело никакого значения, столкнул ли он Венди с утеса в буквальном смысле, физически, или броситься с обрыва ее принудили какие-то сказанные им слова. Стивен был виновен в любом случае.

Я махнула шерифу рукой в знак того, что все в порядке и он может сесть обратно. Вытерев слезы тыльной стороной ладони, я изобразила улыбку – мол, не волнуйтесь, все это пустяки, и сделала глоток кофе из своей кружки.

– Так вот, мисс Мастертон, я хотел бы спросить…

– Пожалуйста, называйте меня Элли.

Да, она все еще была мне нужна. Я поняла это вчера, когда, оставив ее в зеркале в ванной комнате, легла в постель и поднесла к губам стакан с водой. Я по-прежнему была в своей палате, но мысленно я унеслась далеко за больничные стены, в город, где у меня было еще много дел. Мне нужно было собрать вещи, которые оставались в моей съемной квартире. Мне нужно было позвонить в университет, объяснить ситуацию и договориться насчет академического отпуска, который якобы был необходим мне для лечения и реабилитации. Интересно было бы знать, сколько газет напишут о смерти сына знаменитого профессора Стюарта Хардинга и о том, как на протяжении почти всей своей преподавательской карьеры он совращал и насиловал своих несовершеннолетних студенток. Я была уверена: когда правда о Стивене будет напечатана в газетах, появятся и свидетельницы. В моем воображении у