Только ты и я - Лор Ван Ренсбург

Чендлерс появляется из-за ширмы. Перед собой она толкает больничное кресло на колесах, на сиденье которого лежат аккуратно сложенные халат и шерстяные носки. При виде кресла у меня так сильно перехватывает горло, что я начинаю испытывать самое настоящее удушье.

– Нет! Не надо кресла! Я могу ходить!

– Ты что-то побледнела, детка. Замерзла? Сейчас, сейчас все будет хорошо… – приговаривает Чендлерс, натягивая на меня носки и просовывая мои руки в рукава халата, а я неотрывно смотрю на кресло на колесах. Оно подавляет меня своим присутствием, растет на глазах, заполняя все свободное пространство комнаты, и мне снова становится нечем дышать. Кресло безмолвно обвиняет меня в том, о чем знаем только оно и я, хотя я точно знаю: это кресло никогда не бывало в доме на побережье.

Чендлерс завязывает пояс на моем халате и подкатывает кресло поближе.

– Сестра… – Я останавливаюсь, чтобы глотнуть воздуха. – Я не…

– Зовите меня просто Шелли. – От нее пахнет каджунскими[41] приправами и веет теплом. Вся она большая и теплая, как солнечный день на Бурбон-стрит, и само ее присутствие согревает меня, помогает снова ощутить себя человеком, а не ходячим манекеном.

– Можно я сама дойду?

– Извини, детка, не положено. Такой уж у нас в больнице порядок. Пациентам с подозрением на сотрясение мозга ходить не разрешается… Садись, я тебя отвезу. Считай, что ты обзавелась личным шофером. – Она улыбается, и я пытаюсь ответить тем же, но моей улыбке чего-то не хватает.

В общем, мы едем.

Первую остановку мы делаем в крошечном кабинете, где молоденький доктор с кремово-желтыми волосами промывает мне рану на руке и накладывает швы. У него приятное лицо, и я прибавляю его к своей коллекции новых лиц, которые отдаляют меня от пережитого.

Мне накладывают двенадцать швов, и Шелли везет меня в гинекологию. Я кладу ноги на подколенники, и когда в меня снова погружается расширитель, мысленно уношусь в свою Никогданию.

После осмотра мы отправляемся на рентген, где врачи выясняют, нет ли у меня какой-то штуки, которую они называют пульмонарным отеком. Потом мне делают еще один рентген – на этот раз фотографируют шею, чтобы исключить повреждение мягких тканей. Врач-рентгенолог демонстрирует мне мое запечатленное на пленку призрачное изображение. На снимке отчетливо видно, что темнота и мрак последних дней раскрасили меня изнутри черным и серым. На мои кости и хрящи она глядит словно человек, который пытается расшифровать слова чужого языка, переводя иероглифы линий и кривых на другое, понятное, наречие. Интересно, какие события из моей недавней истории она сможет там прочесть?

– Кажется, все в порядке. – Рентгенолог улыбается так широко, словно я только что выиграла в лотерею. – Никаких трещин в позвонках, подъязычная кость цела.

Я молчу, но на самом деле я не испытываю и десятой доли ее уверенности. Есть переломы и трещины, которые не обнаружишь даже с помощью самого современного медицинского оборудования.

Я снова в кресле, и меня везут дальше – к другим врачам, осмотрам, анализам. Я сижу очень прямо и чувствую, как ползает по спине холодный липкий страх. Я не смею обернуться, потому что боюсь, что сзади толкает кресло вовсе не сестра Шелли, а он. В одном из коридоров я с удивлением замечаю шерифа Уилкокса, который держит в руках чашку с кофе, над которой поднимается пар. Оказывается, он никуда не уехал! Я-то думала, что он давно вернулся в участок или пошел домой.

– Куда вы ее теперь? – спрашивает он у Шелли.

– На МРТ. – Сестра ненадолго останавливается напротив пластмассового стула, на котором устроился шериф. Стул выглядит крайне неудобным, но все равно я готова с ним поменяться.

– Моя голова в порядке, – говорю я хрипло. Голова у меня действительно не болит, а вот горло саднит, словно его изнутри ножами режут.

Стоп! Не надо о ножах.

– Ты ударилась головой о пол, детка. Нужно убедиться, что у тебя нет ни сотрясения, ни ТСМ. – Когда Шелли произносила два последних слова, ее южный говор почти не чувствовался.

– ТСМ? – повторяю я. – Это что еще за зверь?

– Травматическое сдавливание головного мозга. – Она улыбается. – Но ты не беспокойся, это обычная проверка. Тебе не о чем беспокоиться.

– Сколько времени это займет? Я имею в виду все проверки, – уточняет шериф и делает глоток из своей пенополистироловой чашки. Я и не знала, что их до сих пор производят – в городе кофе продают только в картонных стаканчиках. Считается, что они меньше загрязняют окружающую среду.

– Ты в своем уме, Джо? – решительно отвечает Шелли. – Только взгляни на нее – она вымоталась, устала и плохо себя чувствует. Ей необходим отдых. Вот когда она выспится как следует, тогда и будешь задавать ей свои вопросы!

Он открывает рот, чтобы что-то ответить, но Шелли еще не закончила.

– Я тебе позвоню, как только она проснется, – говорит она. – Тогда и возьмешь у нее показания.

Аппарат МРТ похож на узкий пластиковый гроб, к тому же я должна лежать в нем совершенно неподвижно, словно я действительно умерла. Просторная пустая комната и мерное гудение аппарата заставляют мои мысли блуждать, и я думаю о других тесных и темных местах, о других людях, которые умерли или умрут… Новая мысль поражает меня как молния: что, если он тоже здесь, лежит в узком и тесном холодильнике где-нибудь в подвале? Хотелось бы мне знать, сколько бетонных перекрытий нас разделяет, и могла ли я оказаться на его месте в подвальном морге.

– Не шевелитесь, пожалуйста, – говорит мне врач. В его голосе нет упрека – это просто напоминание, хотя мне и чудятся в нем суровые нотки.

Ну как, как им объяснить, что неподвижность напоминает мне о том, насколько близка я была к тому, чтобы стать действительно неподвижной, окоченелой, холодной? И что бурное дыхание, пылающие легкие и саднящее горло необходимы мне как напоминание о том, что мое существование не закончилось.

Наконец мой пластиковый гроб открывается. Меня пересаживают обратно в кресло, и я смиренно жду, пока очередной специалист расшифрует томограмму.

– Все в порядке, – говорит он то, что я и без него знаю, и улыбается словно тренер, чья воспитанница показала хорошее время на финише медицинского марафона. – Сотрясения нет, но на всякий случай ее следует понаблюдать хотя бы до завтрашнего утра, – добавляет он, обращаясь к Шелли, и та кивает.

На этот раз я не задаю вопросов. Я молча соглашаюсь с их решением, хотя и не представляю, как именно они собираются меня наблюдать и какие процедуры это подразумевает. Я на все согласна заранее.

Тем временем власть снова переходит к Шелли. Она с решительным видом берется за рукоятки моего кресла и катит к дверям. Неужели все? Нет, меня ждет еще одно исследование. В очередном кабинете меня обмазывают холодным гелем, приклеивают к коже электроды и подключают к какой-то медицинской машине. В отдельной кабинке за стеклом двое врачей