Твоя реальность — тебе решать - Ульяна Подавалова-Петухова

Мамины родители в Подмосковье перебрались, так что у нас баба Нюра — самая лучшая бабушка на свете. И она не делит нас. Для нее, что я, что Дашка — оба родные. А батя… Знаешь, я так скажу: всё, что есть во мне, заложено им и мамой.

— Тогда почему «батя», а не «папа» или «отец»?

Уваров пожал широкими плечами.

— Не знаю. Я его и батей, и папой называю. Просто «папа» как-то по-девчачьи…

— Сексист… — пробормотала с пренебрежением Лера.

— Ну… это была б не ты, если бы не сказала такое. Я ж не ущемляю девчонок. У меня, между прочим есть младшая сестра. Я за нее…, — но договаривать парень не стал, вспомнив, как над ним смеялись даже самые близкие люди.

— Ну да, ну да. Странные вы. Над своей сестрой трясетесь, а с чужой…

— И что же я делаю с чужой? — улыбнулся Тимка, развернувшись к девочке.

— Сказать? — тихо, издевательски поглядывая, спросила Лера.

— Скажи. Но только это должен быть не какой-то там трёп, а обоснованное обвинение. Так сказать, опираемся на факты.

— Ты меня хотел поцеловать насильно…

Тимка тряхнул головой так сильно, что даже капюшон с головы свалился. Заходящее солнце заиграло в золотых прядях.

— Валерия! Это поклёп и провокация! Если бы я желал вас поцеловать насильно, сделал бы это, но… Как бы это сказать?.. Не отрицаю. Мне действительно тогда, да и не только тогда, хотелось тебя поцеловать, но насильно… Как там говорят? Насильно мил не будешь? Вот из этой оперы. Но я тебя тогда предупредил, что как только поймаю на лжи, обязательно поцелую. Так и знай.

Лера сидела на расстоянии вытянутой руки, а лицо полыхало. Щеки горели так, будто она только с мороза в тепло зашла.

«Это плохо. Это даже не плохо, а хреново! Хреново настолько, что уже не смешно»,— подумала девочка с горечью и отвернулась. В следующий миг, она чуть не свалилась с лавочки. Тимка подтащил ее к себе и положил ее ноги на свои.

— Видишь, отекает? Сейчас еще немного посидим и домой, — сказал Уваров и только тогда поднял глаза на девочку.

Та смотрела недобро.

— Это не домогательство, а для того, чтоб давление снизить, — тут же сказал Тимка и вновь бросил мячик. Граф со счастливым визгом сорвался следом за снарядом. Ребята проследили за ним глазами.

— А ты?.. — вдруг неуверенно спросил Тим. Лера посмотрела на него, недоумевая. — Ну… твой отец… Не узнавала?

Девочка вздохнула и покачала головой.

— Извини, — вдруг сказал парень, и Лера вскинула на него глаза.

Странно всё это. До знакомства с Уваровым ее вообще не волновал вопрос отцовства. Отчество она носила по деду, тот был Николаем, вот и она Николаевна. Мама ни разу не заговорила об отце. Ни разу за четырнадцать лет. Да и Лере было всё равно. Ей хватало любви. Рядом всегда был пример идеального мужчины. Дед всегда был на ее стороне…

Лера вздохнула. Тимка принял это на свой счет.

— Я… не хотел тебя обидеть… — сказал он.

Лера улыбнулась:

— Да ты-то тут при чем? Если честно, я не думала об отце… когда была мелкой, верила, что меня принес аист. Ну, типа, весна… аисты возвращаются с юга и…

Тимка усмехнулся.

— Не смей стебаться! — тут же предупредила девочка.

— А меня в капусте нашли!

— Что?

— Ну ты мартовская — у тебя аист, а я сентябрьский — у меня капуста.

Подростки захохотали, каждый представляя свое.

— Но почему рукопашка? — вдруг спросил Тимка. — Ты же девочка!

Лера улыбнулась. Ямочки проглянули, и парень залюбовался. Короткая мальчишеская стрижка так шла этой девчонке. Длинная челка, опускавшаяся до самого подбородка, словно прятала свою хозяйку. Девочка-драчунья. Девочка-загадка.

— Ну… пианистка из меня не получилась, — вдруг призналась Лера, привалившись к спинке лавочки, сложив на нее руки.

Парень посмотрел, недоумевая.

— Ни в жизнь не догадаешься почему! — заявила Соколова.

— Да ладно? На что спорим, что угадаю?

— Да не догадаешься!

— Тогда тебе терять нечего! Но чур три попытки!

— Идет! — с жаром воскликнула девочка и протянула Тимке руку, тот сжал пальцы в ладони. — На что спорим?

— Если я угадаю, то поцелую тебя! — не задумываясь, не спуская глаз с девочки, ответил Тимофей.

С тонкого милого лица словно ластиком стерли улыбку. Лера потянула на себя руку, но Тимка не пускал.

— Пусти, озабоченный, пока я добрая! — процедила она сквозь зубы.

— Уймись, Соколова! С чувством юмора беда?

— С головой у тебя беда, и не только с головой…

Но Тимка жестко перебил:

— Сударыня! Следите за тем, что говорите. Как бы не пожалеть! Слово не воробей…

— Много не нагадит. Пусти.

— Остынь. Если я угадаю, ты мне скажешь, что на самом деле чувствуешь ко мне.

— Блин! Тебя заклинило? Почему ты считаешь…

— Потому что я вижу тебя!

Лера, не ожидая такое заявление, захлопнула рот. Она смотрела прямо в черные зрачки парня. Ее ноги лежали поверх его ног, а горячая ладонь — на лодыжке. И сердце-предатель переходило на галоп от этой близости.

— Ок! Всё равно не выиграешь! — сдалась она наконец.

— Я знаю, что выиграю, но может, всё же скажешь, что хочешь от меня…

— От тебя мне ничего не надо!

— Вот чего ты… как колючка-лингвист! К каждому слову придираешься! Я ж гипотетически!

— Расскажешь мне правду о чем попрошу! — выпалила Лера.

Тимка хмыкнул и сжал тонкие пальцы.

— Ок! Договорились. Итак, попытка первая. Ты бросила музыкалку.

— Нет. Первая попытка и — страйк! — победно воскликнула девочка.

— У меня еще две! Ты что-то сделала с пианино…

— В смысле?

— Ну… не знаю. Порубить на дрова ты бы не смогла, но… выдрала струны, педаль сломала… Правда, не знаю. Но ты испортила инструмент. И…

Тимка был прав. Ей было шесть лет, когда она подожгла пианино, потому что ненавидела музыкалку. Бабушка причитала, хватаясь за сердце, говорила что-то про тюрьму для малолеток.