Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пожалуй, Базыл Акимбеков сегодня и сам с трудом узнал бы в нем себя. Неужели это он смотрел вслед бегущей воде и не понимал, куда она постоянно торопится? Однажды с отцом он побывал и на другой речке: она обычно теряется в песках и только в снежные годы достигает большого озера — Тениза, как называют у них Балхаш.
Базыл пожалел речку. Он и сам однажды едва не потерялся. Он по себе знал, как пусто, одиноко и страшно бывает потеряться. И, наверное, если эта речка достигает своего Тениза, то радуется так же, как радовался он, когда бродил-бродил, — и вдруг появились юрты и дома Кызыл-Арая.
Много воды утекло в речке его детства — в Жишке. Базыл работал в колхозе. В степи у новостей быстрые ноги, и он слышал рассказы о людях, которые в Коунраде разламывают горы… Он поехал туда — посмотреть, познакомиться. А кончилось знакомство тем, что его оформили во взрывной цех — подносчиком.
Теперь как-то странно вспоминать: во время первого своего взрыва Базыл так перепугался, что вскочил и хотел бежать, а камни еще сыпались сверху, но, к счастью, взрывник успел его схватить за полу и повалил обратно в укрытие.
Вечером в общей землянке Базыл уверенно думал: он больше никогда не подступится сюда. Но был второй взрыв, и пятый, и двадцатый. Летели в воздух коунрадские сопки, исчезали границы между участками карьера. И поток руды безостановочно шел на Балхаш. Не Тениз, а Балхаш — Базыл уже и про себя так называл его.
Многие поколения казахов прошли по этой степи… Знали в ней каждую тропинку и выемку, каждую гору, каждый родник. Могли в любую темь, в любой буран из Кара-Булака пройти в Сары-Терек или из Каркаралинска в Атбасар. А сейчас они узнавали и не узнавали родную степь.
Она и в самом деле становилась другой. И они вместе с ней становились другими.
Сюда, в Коунрад, Базыл привез девушку из Кызыл-Арая, которую заприметил давно, но женился на ней только когда крепко встал на ноги, как и подобает мужчине. Ему, семейному, теперь выделили землянку. И как-то Базыл сказал жене: «Я из рода сарым, и ты из рода сарым, как все кызыл-арайские. А вот наши дети — они уже из рода коунрад. Разве нет?» Он шутил, но в его шутке была правда.
День за днем, взрыв за взрывом…
Базыл был уже способен на большее, чем просто подтаскивать к продолбленной скважине мешки со взрывчаткой. В мае 1941 года он сдал экзамен и получил права взрывника.
Он и сам был теперь из рода коунрад, но связи с Кызыл-Араем не терял. Там же по-прежнему его дядя, брат отца Мукажан. Там и другая родня. Там его ровесник и товарищ по детским играм и проказам Саттар.
Приезжая в гости, Базыл звал Саттара идти к ним в карьер. И тот готов был уже ехать. Но приход Саттара Орунбаева на Коунрадский рудник задержался на шесть долгих лет. До этого он успел от начала и до конца пройти по войне. А Базыла так никуда и не отпустили.
Базыл никогда не слышал нарастающего рокота немецких бомбардировщиков и не знал, что такое затемнение. Как и прежде, днем в карьере, между четырьмя часами и пятью, грохотали взрывы. От этих взрывов не летели под откос вражеские эшелоны, не поднимались на воздух склады с боеприпасами.
…Коунрадские взрывы отзывались за тысячи километров артиллерийскими раскатами.
В о й н а… П о б е д а… Два эти слова — и в памяти не только атака на рассвете в дождь и слякоть, или сумасшедший артобстрел, который невозможно вынести живому человеку, или пулеметные очереди, прошивающие цветными строчками ночную темноту, или поиски разведчиков в обманчивой недолгой тишине переднего края.
Было и другое.
Это другое и сегодня, двадцать с лишним лет спустя, не потускнело в памяти балхашских старожилов.
Ваня Волков к тому времени стал Иваном Тимофеевичем Волковым, начальником цеха крупного дробления, цеха, откуда руда шла на обогатительную фабрику. А у них если из двадцати четырех мельниц работало четырнадцать или шестнадцать, так это был праздник. Не хватало того, не хватало другого. Когда всеми правдами и неправдами раздобыли новую транспортерную ленту, то из старой — латаной-перелатанной — не выкроились бы подметки на пару сапог.
Все они знали простую арифметику: 1 тонна меди — это 150 снарядов. Сто пятьдесят ударов по скоплению фашистских танков или по наступающим цепью гитлеровцам. Но чего стоило добыть эту самую тонну! Перед войной, когда комбинат на Балхаше только входил в силу, на него работало семьдесят предприятий. Война сразу оборвала эти связи. Например, Уралмаш целиком переключился на танки и уже ничем не мог помочь Балхашу. Другие заводы — как Ново-Краматорский — оказались под немцем.
Делать было нечего, приходилось срочно налаживать у себя стальное литье. Или пробовать, не удастся ли заменить обычную футеровку чугунной. Хорошо еще, оказалось, что на день, на два, но можно…
А кем заменить опытных рабочих, ушедших на фронт? И как тут не вспомнить благодарным, добрым и нежным словом балхашских женщин? Они выстаивали по две, а то и по три смены подряд, наскоро похлебав в перерыве «гидросупу» — так назывались помидоры, заваренные в крутом кипятке.
В то суровое время к Волкову на дробилку пришла робкая, неумелая девочка и поначалу была ученицей электрика, а потом перешла на 125-тонный кран. Так началась рабочая биография Героя Социалистического Труда Елизаветы Ивановой.
Все для фронта! Все для победы! И надо было уметь стискивать зубы, как стискивал их плавильщик Азамбай Тлеугабылов: отца он проводил на фронт, а сам вынужден стоять у конвертора в металлургическом цехе и получать из военкомата короткие отказы на свои заявления об отправке на фронт. Потом у него — и у многих других тоже — военком вообще отказался принимать такие заявления.
У них другое было место в общем строю. В том же металлургическом, у комсомольца Исмагулова через два года после начала войны было на счету 415 тонн сверхплановой меди. В переводе на снаряды — 62 250 штук. И, может быть, в ту минуту, когда Исмагулов, освещенный заревом кипящей меди, шел по цеху, очень далеко от Балхаша, в топких болотах под Ленинградом, заряжал свою пушку их земляк, слесарь ремонт-но-механической службы, командир орудия Василий Спицын.
…Но он в эту минуту был занят другим. У блиндажа в лесу Спицын стоял
