Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов

километров. Было похоже, по тракту в беспорядке отступала армия: заметенные бураном и окоченевшие на ветру автомашины, брошенные детали механизмов, железные бочки, отзывавшиеся на прикосновение глухим стоном, то и дело — желтые на белом снегу верблюжьи и конские черепа и кости, обглоданные волками.

Он уже не удивлялся, почему на склады техснаба в Бертысе поступает всего двадцать — двадцать пять тонн грузов, когда караван в Караганде забирает все пятьдесят. Половина, а то и больше, — это овес для вьючных животных, вода в летнюю пору.

Тут кругом пятьсот, и в сторону станции Арганата тоже. И в Арганате замораживаются грузы, без которых на стройке шагу нельзя ступить: срываются сроки, один задерживающийся объект тянет сдачу другого…

Летом, правда, все же проще: озеро. Но и то — флот совершенно допотопный, и пароходик долгие две недели шлепает колесами, пока дотянет баржи до пристани Бурлю-Тюбе и вернется в бухту Бертыс. Комсомольцы, посланные в помощь судовым экипажам, делают, что могут. Они не присядут, пока не кончат выгрузку. Они стараются выжать все из старых машин, лишь бы поскорей показались впереди по курсу знакомые берега и одинокий каменный зуб, по которому, говорят, получила название и вся бухта, и справа — промплощадка, скала с трубой наверху, из которой вьется дымок.

Далеко не всегда плаванье обходилось благополучно. Могли застрять на перекате и томительно ждать, пока подоспеет буксировщик на помощь; расходившаяся волна могла выбросить судно на берег. А один свирепый осенний шторм разбил и потопил баржу с погруженным в Бурлю-Тюбе оборудованием для временной электростанции. Ее пуск потому задержался до середины лета 1935 года.

Словом, трудностей каждый день возникало такое множество, что у молодого комсомольского секретаря голова шла кругом. А когда они становились совсем уж неразрешимыми, он шел в райком партии, к Титу Степановичу Назаренко, к начальнику строительства — Василию Ивановичу Иванову.

Иванов получил направление и поехал в Бертыс прямо со строительства Сталинградского тракторного. Бывший матрос-минер вступил в партию большевиков в 1917 году. Участник гражданской войны. У него не было особого образования, но природная сметка, организаторский талант, решительность в самых невероятных положениях — все это в те годы сделало Иванова видным хозяйственником, который умел совершать невозможное: например, строить медеплавильный комбинат в забытом богом углу, оторванном от Большой земли, лишенном путей сообщения… Иванов был одним из первых у нас в стране, кого наградили орденом Ленина.

Человек крутого нрава, он не только по имени и отчеству напоминал Чапаева.

Однажды начальник строительства взял с собой Волкова, когда на потрепанном «фордике» кинулся вдогонку большой группе рабочих, самовольно ушедших пешком к станции Арганата. Краснобаи вербовщики наобещали черт те что, говоря об условиях на Балхаше, где, по их уверениям, рос необыкновенного вкуса виноград.

Винограда на Балхаше тогда не было. А «черт те что» случалось.

«Фордик» обогнал идущих вразброд людей. Иванов вышел, хлопнул дверкой и стал на дороге — в обычном своем полотняном кителе и такой же, из полотна, фуражке.

— Уговаривать примчался? — крикнул Иванову рябой худощавый мужчина, рядом с которым стояла утомленная тяжелой дорогой молодая женщина.

Волков, переминаясь с ноги на ногу, думал, что же делать, если люди просто обойдут их стороной и направятся дальше. Не стрелять же в них…

Иванов продолжал молчать. И тут обрушился целый град выкриков, упреков, обвинений.

— Не пускаешь?! Уперся на дороге, — запальчиво кричал кто-то. — Я хоть в палатке буду жить, зимой — в палатке!.. Но ты дворца мне не сули! Дурака из меня не строй!

Потом уже нельзя было разобрать слов. Все кричали. Нельзя было понять, что кричит им в ответ, ожесточенно размахивая руками, Иванов.

Внезапно все стихло.

— Поговорили, — устало сказал начальник. — Не знаю, как вы, а я возвращаюсь. Только мне и дел — за вами гоняться… Трех женщин я могу взять с собой. Вам навстречу обещаю выслать машины, две, хоть и плохо у нас с машинами. И кто-то скажет: раз так, раз машины у нас срываешь, начальник, я тоже плюну на стройку и сбегу.

— Тут не побежишь, по ка́мням, по пустыне, — сказала женщина, та, что стояла рядом с рябым и вопросительно на него посматривала.

— Кончим на этом? — спросил Иванов.

Ему никто не ответил, но рябой чуть подтолкнул женщину к машине. Конфузливо посмеиваясь, сели еще две. И «фордик» повернул обратно.

— Попался бы мне тот вербовщик… — проворчал Иванов, сидя уже в машине и поглядывая перед собой на дорогу. А с Балхаша сразу же послал машины, хоть и пришлось сорвать их — с подвозки материалов на строительство ТЭЦ.

Невозможно представить Балхаш тех лет без этого человека в помятом полотняном костюме. А там, где Иванов не успевал досмотреть или, по своему характеру, перегибал палку, вступал в дело Тит Степанович Назаренко, старый большевик, опытный партийный работник. Люди шли к нему. Ни одно важное дело не миновало райком, и кто-то из приезжих, понаблюдав с неделю за Назаренко, сказал: «Знаете, этот ваш Тит не тот Тит, у которого по пословице болит живот, когда его зовут на молотьбу, и который хватается за большую ложку, почуяв кисель».

Так что у молодого Вани Волкова было два хороших примера перед глазами.

…Комсомольцы, не уходившие с пристани, пока с баржи не будет вынесен последний мешок цемента, выстаивавшие, если было надо, по две смены на котлованах электростанции, обогатительной фабрики, опытного медьзавода, постепенно начинали сознавать и другое: ударной работой не ограничивается их комсомольский долг.

Лишний раз задуматься об этом их заставили обнаруженные случаи продажи замуж двенадцати-тринадцатилетних девочек-казашек. Комсомольцам было сказано прямо и сурово, что они непростительно прозевали работу с казахской молодежью, не сумели вовлечь ее в круг своих интересов, совершенно не знали, что делается за круглыми войлочными стенами юрт, окруживших со всех сторон площадку Прибалхашстроя.

Исправляя ошибку, ребята и девушки вместе с Волковым собирали новые факты, помогали бюро райкома партии готовить специальное решение по борьбе с обычаем, хоть и узаконенным седой стариной, но от этого не менее печальным.

Они присутствовали на собрании, куда позвали и женщин-казашек. Три домохозяйки — жены рабочих Кульмагомбетова, Алиева и Кислямбаева — не побоялись выступить в газете с требованием привлечь к суровой ответственности, к суду, нарушителей революционной законности.

Нельзя было проходить и мимо того, что муллы, укрывшиеся на стройке за чужими именами, смущали вербованных казахов туманными угрозами о муках ада, ожидающих отступников от веры отцов, вели недвусмысленные разговоры о том, что земля должна во веки веков пребывать такой, какой раз и навсегда создал ее всемогущий аллах, и худое это дело — рвать горы, воздвигнутые им, полосовать землю рельсами… Грех.