Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов

Неподвижная земля

НЕПОДВИЖНАЯ ЗЕМЛЯ

I

Днем, несмотря на субботу, в ресторане при гостинице было довольно пусто. Мой случайный сосед, который тоже обедал в одиночестве, допытывался, какими судьбами я попал в Гурьев, — просто так, может, родию навестить, или в командировку, или еще зачем-нибудь… Вдаваться в подробности не хотелось, но я не удержался и все же похвастался предстоящим маршрутом: в Гурьеве пробуду два или три дня, а дальше — Мангышлак, Кара-Бугаз, Красноводск… Возможно, придется и на Устюрт.

— Пустыня… Знаю, — сказал он веско и подлил себе в стакан пива. — Я по этой пустыне мотаюсь, считай, два десятка годов. У геологов шоферил, строил дорогу с Маката на Мангышлак. Теперь опять у геологов. Думал — когда сюда только приехал: ну, грошей подмолочу и — домой! Разве ж тут живой человек вытерпит? Но чего… Пил я крепко. Пока таскаешься по пескам, полевые и безводные наползают. А в Гурьев закатишься, — все они до рубля уходят на стекло. Хоть вплавь нажимай через море! Билет не за что купить. А потом привык… Домой в отпуск все же съездил — я пятигорский родом. Отдыхать-то там хорошо. А жить… Я бы теперь на смог. И зарплаты не те… И все вокруг проминаются, принимают лунные ванны, а ты вкалывай! Отсюда в местных жителях нервность появляется. И если из них кто имеет возможность, то в отпуск уезжает в Сочи там или в Крым… Кто куда…

Меня этот сорокалетний Толик, как он назвался, принял за желторотого новичка, которому впервые предстоит попасть в пески. Я не собирался его разубеждать и приготовился слушать.

Он пригладил жесткие, прямые волосы, отхлебнул пива, закурил и облокотился на стол. Для начала — выложил все о зыбучих песках, о том, что если, не дай бог, попадешь, уже не выберешься, засосет — и верблюда, и коня, а машину тем более — машина тут становится вовсе беспомощной. Мне не приходилось слышать ни об одном таком действительном случае, но я кивнул и поддакнул, что не хотел бы очутиться в зыбучем месте, пусть лучше оно останется в стороне от моей дороги…

Потом последовали пресмыкающиеся. Была, конечно, змея — забралась в кабину, пока он менял спустившее колесо, еле удалось прикончить ее монтировкой. По его рассказу получалось, что это произошло летом и днем. То есть в то самое время, когда ни одна кобра, гюрза или эфа не захочет проползти и трех метров по накалившемуся песку, а отлеживается в норе до наступления вечерней прохлады и потом уже отправляется на поиски ужина… Но я все равно кивнул Толику.

Отряд насекомых в рассказе об ужасах пустыни был представлен зловредным каракуртом — от его укуса верблюд с ходу откидывает копыта. Зато овцы каракурта не боятся, жрут его со смаком, для них каракурт слаще соленого гороха под пиво. Потому в песках спать надо либо на кошме, либо на овчине. Гады чуют бараний запах, ни один не посмеет сунуться.

Я пошел бы на любое пари, что Толик держит в запасе историю, как ему однажды пришлось заблудиться, кончился бензин, и он тащился до лагеря наугад и едва не отдал концы от жажды. Но пари я проиграл бы. Он, наоборот, принялся расписывать свои способности — за двадцать лет ни разу ему не пришлось в песках петлять, он понятия не имеет, как это бывает. Если он проехал от колодца до колодца, то потом найдет дорогу — хоть днем с закрытыми глазами, хоть ночью на ощупь.

Вот тут я склонен был ему поверить: и в пустыне, и в тундре, в тайге и горах есть люди с таким обостренным ощущением местности. И куда правдивее, чем, допустим, о змее в кабине, выглядел рассказ, как проводник-казах, здешний родом, говорил: «Толик с тобой пойдет? Я буду лагер сидеть, шай пить…» Или — как Толик и начальник партии махнули за двести пятьдесят километров навестить, по-обещанному, знакомых девушек на метеостанции. Начальник был уверен, что заблудятся. А они не только не заблудились, а удалось сократить путь на добрые сорок километров.

— Да ты все это и сам увидишь, когда поедешь, — сказал он. — Увидеть — дело нехитрое, сиди себе и смотри по сторонам. А туда, значит, на Мангышлак, в командировку?

— В командировку, — подтвердил я. — На Мангышлак — и дальше вниз по побережью.

Он вдруг что-то припомнил и подозрительно уставился.

— Постой, постой, постой!.. Я утром брился в парикмахерской и радио слушал, наше областное… Какой-то журналист или писатель, я не понял, про эту свою поездку рассказывал — о том, что и раньше бывал в этих песках, и теперь: едет по своему же следу. Какую-то давнюю историю раскапывает. Да?..

— Ну и что?

Толик шумно расхохотался и стал объяснять подошедшей официантке, своей знакомой, что принял меня за дешевого зеленого салагу и распустил хвост, а я, оказывается, насквозь пропесочен этой проклятой пустыней… Потом он завел с ней разговор о каком-то Пашке, рыбаке из гослова, давно ли он появлялся в городе, а я сидел и никак не мог решить для себя — почему для начала выбрал Гурьев, хоть никаких особенных дел, да и не особенных тоже, у меня здесь не предвиделось.

Впрочем, как раз это можно было понять. Мне надо было настроиться на поездку, как радист настраивается на волну станции, с которой ему предстоит работать. С утра я довольно долго, часа три, бродил по старому городу. Местами он выглядит так же, как, должно быть, выглядел в те времена, когда лейтенант Жеребцов после трудного плавания к заливу Кара-Бугазскому привел свой корвет на гурьевский рейд. Лейтенант непременно хотел повидаться с прославленным путешественником и исследователем Григорием Силычем Карелиным, который неизвестно почему избрал для жительства этот позабытый богом уголок.

Улицы были немощеные. Вдоль домов вели утоптанные тропинки, по таким же тропинкам приходилось и перебираться с одной стороны на другую, потому что напрямик нельзя — завязнешь в солончаковой грязи. На темных от старости, но не дряхлых деревянных домах кое-где сохранилась искусная резьба. По дороге попадались и каменные дома, полутора- и двухэтажные. В былые времена они утверждали всем своим видом, что у их хозяев — полная чаша.

Официантка сказала Толику:

— Ладно… Я Пашке передам, что ты про него интересовался. Только вопрос: когда он с моря заявится? Может, в Астрахань поедет