Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов

Ильджан — Ильджан Бекембаев, начальник жилищно-коммунального отдела, один из ветеранов комбината. Я еще накануне в бумагах Чампикова нашел его заметку в «Туркменской искре» — начала тридцатых годов — о добыче сульфата на северных промыслах, именно здесь, в Бекдаше, в Сартасе. А тогдашний главный город — Кара-Бугаз — находился в семидесяти километрах южнее, у самого пролива.

Отец Ильджана Бекембай, из рода жаман-адаев, родился и всю свою жизнь провел в Бекдаше. А весной 1927 года старик впервые не приказал разбирать юрту и трогаться в обычный путь на далекие джайляу[3]. «Остаемся», — коротко, ничего не считая нужным объяснять, сказал он. И в то лето пошел на сбор сульфата в «Туркменсоль». За ним — и Ильджан, когда подрос. Был бригадиром, был секретарем комитета комсомола северных промыслов.

Мы с Танкабаем вошли в кабинет Ильджана во второй половине следующего дня, и нам навстречу поднялся из-за стола высокий худощавый мужчина.

— Я был у стариков, — сразу, вопреки восточному этикету, приступил он к делу, а я, чтобы обмануть судьбу, подумал: никто, конечно, ничего про тот давний случай не знает, никто ничего не помнит… — Старики говорят — есть такой человек.

— А где? — быстро спросил я.

— Умер. В пятьдесят девятом или в шестидесятом, точно не могу… А самому лет семьдесят пять было, не меньше. Умер не здесь. За Красноводском есть место — Кожаназар, если по-казахски… А туркмены называют Ходжаназар. Вот там его могила… Детей? Говорят, детей после него не осталось. Он у нас в Бекдаше долго уже не был…

— А как его звали?

— Звали Кульдур-ага.

Я обругал себя всеми последними словами, какие знаю, а я знаю их немало, ведь я жил в Туркмении с 1953-го по 1964 год, и если бы мне тогда пришло в голову заняться поисками, то я застал бы Кульдура в живых.

Но что толку в запоздалых сожалениях? Дорога в ад вымощена запоздалыми сожалениями. И теперь вся надежда была на Ильджана — Ильджан видел этого человека уже стариком, с густыми седовато-рыжими усами, тот по старой памяти приезжал сюда к брату, который считался лучшим в Сартасе плотником.

Кульдур был третьим сыном Алибая из рода тней.

Этот род, дружественный жаман-адаям, тоже всегда зимовал по соседству с ними, на той же северной косе, разделяющей Каспий и залив Кара-Богаз-Гол. Точнее, в Сартасе. (Там сейчас мощные насосы гонят сульфатную рапу в озеро № 6.)

Кульдур был человеком заметным. В те годы — пятьдесят, и шестьдесят, и семьдесят лет назад — в пустыне были свои понятия об удальстве, чести, о том, что приличествует мужчине и что не приличествует… С этими понятиями нельзя не считаться, если берешься писать о том времени. Кульдур слыл отчаянным джигитом, который никого и ничего не боится и больше всего на свете — больше самой жизни — ценит свою независимость и никому не позволяет на нее покушаться.

Зимой он, как правило, селился в Сартасе, рядом с братом, — Шохай по характеру был совсем другой. Домосед, он принимал заботы о семье Кульдура, когда тот отлучался надолго охотиться, или отправлялся в гости, или гнал скот в Красноводск, Гурьев.

Вот и в то январское утро он поехал из Сартаса на берег — в Кара-Сенгрек за лисами. Все было как всегда. Свинцовое море обрушивало на берег тяжелые волны.

Кульдур ехал неторопливо, присматривался, нет ли свежих следов, ведь лисы постоянно, в поисках легкой добычи, бродят по берегу.

Все было как всегда… Но… Над островом, за кипящим проливом, как раз напротив, метались по ветру длинные хвосты дыма и смешивались с низкими тучами. На Кара-Ада люди. Про Кульдура можно говорить что угодно — и говорят, но еще никогда и никого он не покинул в беде!

Поджарые борзые, ничего не поняв, последовали за хозяином. Хозяин не по обыкновению возвращался, не затравив ни одной лисы, не подняв ни одного зайца. Кульдур нахлестывал коня, казалось, он скачет недостаточно быстро, хотя у него-то всегда кони были лучшие из лучших.

Вот тут и не хватает, черт возьми, существенных подробностей, которые сегодня могли бы сообщить только Кульдур или Шохай (Шохай пережил брата на два или три года).

Скорей всего в Сартас ему было далеко возвращаться, да и незачем. Скорей всего три ответных костра, вселивших надежду в обреченных людей, разложили на мысе Бекдаш люди из рода жаман-адай. Их юрты стояли совсем по соседству — в Омар-Ата. Они собирали топливо, поддерживали огонь. Пусть на острове знают, что сигнал бедствия замечен, что помощь придет.

А что же Кульдур?.. Кульдур принял на себя самое трудное.

«Надо было подать лодку, но лодок у киргизов[4] не было, — писал Паустовский. — Лодки были далеко, в Кара-Бугазском заливе, где русские выстроили дощатый дом и поселили в нем человека с густой черной бородой и разрезанным горлом. Рассказывали, что русский записывает в толстую книгу движение ветров, облаков, цвет воды и другие приметы… Занятия русского попахивали чертовщиной. По всему было видно, что это настоящий, хотя и добрый, колдун. Он лечил кочевников от трахомы и нарывов и всегда перевозил их через пролив на лодке».

К нему — к Николаю Ремизову — и бросился, сменив коня, Кульдур. Это он сам потом рассказывал. А старики уже передали эти рассказы Ильджану.

А Ильджан — мне.

На всякий случай — мало ли что может случиться в дороге — Кульдур взял с собой кого-то из товарищей (кого — это пока не удалось установить).

У меня не хватало времени, чтобы верхом, достав лошадь и найдя проводника, добраться до Старого Кара-Бугаза, где сейчас обитает всего несколько человек, и среди них — ведающий паромной переправой Алдан Джилкибеков, отец шофера Жеткинчека — Жора зовут его в Бекдаше, — который сейчас гнал машину по самой кромке воды, расплескивая колесами утихающие на прибрежном песке волны, и брызги летели на ветровое стекло — пришлось включить «дворники», хоть день был солнечный.

Жора гнал машину не только потому, что вообще не признавал скорости меньше восьмидесяти. По влажному прибрежному песку машина шла довольно свободно, но нехитро было и засесть. Песок засыпает водоросли, образуется пухляк, и если не к месту сбавил ход или зазевался переключить скорости, надо идти за тягачом. Иначе не выбраться.

Жора с самого начала сказал, что поедем берегом. Верхней дорогой никто не пользуется, там даже колею замело. А вот Кулекен[5], вероятнее всего, скакал там — в барханах. Двигался он в том же направлении — на юг, к проливу. И даже времени затратил немногим больше, чем мы на своем «ГАЗ-69». Лошади адаевской породы обладают не только скоростью,