Неподвижная земля - Алексей Семенович Белянинов

Но неужели она к тому же пишет стихи?

— Меня ждут. В управлении комбинатом, — сказал я обреченно, понимая, что деваться некуда, что ведь рано или поздно, но я же должен буду вернуться в гостиницу. А что сочиняет жеманная молодая женщина, глаза у которой цвета переспелой вишни, а щеки похожи на хорошо пропеченные сдобные булки, — это всегда можно предвидеть, не прочитав ни строчки. (Из подобной поэзии мне издавна запомнилось: «Хочу забросить писанину… Я думаю — с ума сойду! Ложусь я на бок иль на спину, я рифмы звонкие ловлю».)

— Раз уходите, тогда до вечера, — вздохнула Эля. — Или вы раньше вернетесь?

— Не знаю. Как получится, — ответил я.

Остановка была через два квартала, на углу, возле продовольственного магазина, где я укрылся от снегопада. Ждать пришлось долго. Я чуть не прозевал автобус, когда наконец он вынырнул из белой мути с мохнатыми, залепленными стеклами и включенными фарами.

Потом я надолго забыл о грозящей мне стихотворческой опасности.

Встреча — и уже не первая — у меня была назначена с Иваном Тимофеевичем Волковым. Он застал те далекие времена, когда никакого города не существовало в природе, а место очень длинно называлось: промплощадка Прибалхашстроя, бухта Бертыс на озере Балхаш. Но обо всем этом я более подробно рассказал в «Повести медного века».

Сама по себе длительность его пребывания здесь еще ни о чем не говорила. Я знал тут людей — они тоже прожили в Балхаше уйму лет, а запомнить мало что запомнили. Как-то в ресторане аэропорта я попал за один столик с человеком, он завербовался в 1939 году и с тех пор никуда ни разу отсюда не выезжал. Мне трудно было представить, как это человек просидел на одном месте почти столько же, сколько Илья Муромец. Но я ничего от него не услышал, кроме того, что тогда у них повсюду стояли землянки, бараки, а теперь кругом дома, и сам он был в то время молодым-неженатым, а теперь седина полезла в бороду.

Волков обладал не только отличной памятью, но и завидным даром рассказчика. Его слушатель невольно становился очевидцем давних событий, которые постепенно и незаметно — в сумятице повседневных дел — стали историей.

Вот и в этот раз Волков у себя в кабинете немного помолчал, вероятно, чтобы оторваться от хлопотных сегодняшних обязанностей замдиректора комбината, и его худощавое лицо помолодело, потому что он вернулся в тысяча девятьсот тридцать четвертый год, увидел себя девятнадцатилетним…

— В одном очерке, — сказал Волков, — было написано, что я добирался сюда в глухую осеннюю слякоть… Не знаю, что выиграл автор от такого смещения. На самом деле было восьмое июня. Железная дорога в то время прокладывалась лишь на проектной кальке. И до Балхаша я опять-таки не добирался, прилетел самолетом. К нам «КН-5» ходил, была такая марка. Но я об этом, кажется, вам уже говорил.

Да, говорил, но ему пришлось повториться, потому что речь зашла о тогдашних балхашских летчиках. Напрямую через озеро никто не рисковал летать. Рейс выполнялся с посадкой в Талды-Кургане. Там ночевали, а с утра пораньше летели на Прибалхашстрой в обход, вдоль искромсанных бухтами и заливами берегов, и сверху можно было хорошо рассмотреть, как по-разному смотрится вода в соленой части озера и в пресной.

Трудно было сказать, понадобятся ли для моего будущего повествования все те подробности и люди, о которых рассказывал Волков. Но это все равно никогда не удается угадать заранее, и в таких беседах надо быть внимательным, жадным и уверенным, что пригодится все.

Из-за невероятной отдаленности и оторванности начальник строительства имел в своем распоряжении пять самолетов, а позднее — восемь, и своя собственная эскадрилья была у Прибалхашстроя до тысяча девятьсот тридцать шестого года.

Когда Волков попал сюда летом тридцать четвертого, Аня Гордиенко уже летала. И мало того… Очевидно, в доказательство полного равноправия, в доказательство, что женщина и в небе не уступит любому мужчине, Аня была самой отчаянной среди летного состава.

Это она, а не кто-то другой, упрямо нахмурив брови, тайком от начальства, впервые повела свой «У-2» в Алма-Ату напрямик, через озеро. Доказала, что можно летать и стала летать. Иной раз, особенно при встречном ветре, бензина на весь рейс не хватало. Но и тут голь, так сказать, оказалась хитрой на выдумки… В заднюю пассажирскую кабину уместили канистру литров на пятьдесят, соединили ее бензопроводом с рабочим бачком, и во время полета не избалованный комфортом тогдашний пассажир старательно подкачивал ручной помпой горючее. (Для наглядности, сидя в кресле за своим письменным столом, Волков подвигал воображаемым рычагом.)

Позднее, не расставаясь с канистрой, они для страховки организовали промежуточную посадочную площадку в Баканасе, уже за озером, возле речки Или.

Еще Волков рассказал про Аню, про ее класс и выдержку, как он летал с ней к геологам, которые стояли лагерем в Кзыл-Эспе — это за сто километров к северо-западу от Балхаша… По дороге самолет попал в грозовую тучу, никак не удалось миновать ее. Аню оглушило. Но все же она сумела безукоризненно произвести посадку. Из кабины ее вынесли на руках, и вернуться в тот день, как они думали, не пришлось. Аня потеряла сознание, как только машина колесами коснулась земли, и долго не могла прийти в себя.

Я спросил: а ведь Аня Гордиенко, о которой он вспоминает, она ведь из числа самых первых наших женщин за штурвалом самолета, и, наверное, потом она воевала, как многие и многие ее сверстницы?

— Нет, — сказал Волков и помрачнел.

Она вышла замуж за Сашу Васильева. Саша был тоже летчик, служил в гражданской авиации, их машины тоже обслуживали Балхаш. (Тут Волков добавил, немного подумав: «А ни за кого, кроме летчика, она бы и не вышла».) Они переехали в Москву. Аня продолжала летать, водила тяжелые самолеты, тяжелыми считались девятиместные «АНТ-9». И разбилась где-то под Харьковом… Говорят, она к тому времени повзрослела, остепенилась, и вот…

Вспомнив к слову об Ане Гордиенко, о летных делах, Волков в ту нашу встречу ни о чем больше говорить не мог. Это было понятно. Его молодость совпала с повальным увлечением авиацией, когда по всей стране вспыхивали в небе планеры и рокотали учебные самолеты — «уточки»… (Волков впоследствии даже поступал на факультет самолетостроения в промышленную академию, но так у него сложились обстоятельства, что он снова вернулся на Балхаш.)

Был аэроклуб и у них. Начинали обычно с парашютного кружка. И чтобы не услышать в ответ на уговоры законный вопрос: «А ты сам?..» Волков однажды ясным