День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

– Говорят, вы ей не рекомендовали поиски?

– Ну? Ох, как трудно разговаривать с вами, Матвей Пантелеймонович! Говорят! Говорят! Ну и что же? Пусть говорят. Да, я не рекомендовал!

– Так оно и было, – согласился Одуванчик, не обращая ни малейшего внимания на то, что Григорий Митрофанович утратил драгоценное спокойствие. – А там, именно там, открыли крупное месторождение…

– Что?!

Григорий побледнел и даже покачнулся. А может быть, он не побледнел и не покачнулся? Это только так показалось Матвею Пантелеймоновичу?

Одуванчик на другой день довел до сведения Нелидова, что Григорий Митрофанович именно побледнел и покачнулся, когда выслушал его чрезвычайное сообщение о том, что Катерина Нелидова открыла в отрогах Талгата месторождение.

– А как вы думаете, – спросил Одуванчик, слегка откинув в сторону левую ногу, обутую в желтый штиблет, – не избавит ли вас от ревматизма и малярии талгатский курорт?

– А вы не беспокойтесь о моем здоровье!

– Что вы, Григорий Митрофанович! На юге так прекрасно! В недалеком будущем созреют там великолепные эдакие полосатые арбузы! В обхват! В прошлом году моя Анна Ивановна пять дней лакомилась одним арбузом. А дыни? Это не дыня, а испанский деликатес! М-м! Одно удовольствие, а не дыни! А яблоки елинские? А малина подтаежная из Ермаковска? А груши? А сливы? Подлинная горная Швейцария! А ревматизм у вас, надо думать, вошел в силу после енисейской купели. М-да! И представьте себе, месторождение обнаружено именно там, куда я указывал Новоселову: по реке Разлюлюевке!.. (Одуванчик никогда не заикался о Разлюлюевке). А вам не повезло. Торричеллиева пустота в Приречье. И этот еще странный эпизод на пароме…

И вдруг, что-то вспомнив. Одуванчик спросил:

– Говорят, вы спасли там какого-то допотопного старика с медным самоваром?

Муравьев не успел ответить. Из-за угла переулка вышел долговязый, сутулый, в гимнастерке под широким армейским ремнем геолог-практик Гавриил Редькин, тот самый, которого недавно Матвей Пантелеймонович назвал «свиньей, косой на оба глаза». Завидев его, Матвей Пантелеймонович мгновенно преобразился.

– Га-авриил Елиза-арович! – воскликнул он, сияя полнолунием своего улыбающегося лица навстречу Редькину. – Далеко ли направили свое телодвижение?

– Освежаюсь городским воздухом после глухомани, – пробасил Редькин, косясь на Муравьева.

– Освежаетесь? Приятное удовольствие! А ноченька-то какая сверхсовершенная! Тут тебе и луна, и южное дуновение, а главное…

Дальнейшее не дослушал Муравьев, Щурясь, он, пристально взглянув в бурое, толстое лицо Редькина с черными, как угли, косо посаженными глазами, отвернулся и, молча взяв Юлию под локоть, скрылся в переулке.

– Что он такой надутый? – пробурчал Редькин.

– Гордый он человек. Восстал один против всех. Не я ли ему говорил: нет и быть не может у нас крупного железорудного месторождения! А что он! Есть – и баста! Железо нужно, говорит, Отечеству. Мы должны найти здесь, в Сибири, железо! – перечислял Одуванчик давние доводы Муравьева. – И даже назвал это несуществующее месторождение «Железной челюстью». Фантазии у него хоть отбавляй. Вот и сел на якорь. Это вы его осадили. (Редькин довольно ухмыльнулся.) Как же он должен был взглянуть на вас? Мое, мол, вам почтение?

– Ну и черт с ним! – отрезал Редькин.

– Напрасно, напрасно, – возразил Одуванчик. – Он с вашими данными не согласится, а выставит свои. А у вас все ли в порядке в Приречье?

Редькин замялся и, задрав голову, внимательно посмотрел в светящиеся квадраты окон третьего этажа желтого дома лесотехнического института, будто там где-то находился ответ на вопрос Матвея Пантелеймоновича.

3

После беседы с Одуванчиком Редькин только и думал об инженере Муравьеве, которого он побаивался и ненавидел. Муравьев не поощрял его дебоширство и шкурные замашки; заставил его сдать самородок золота, обнаруженный в течении Верхнего Чилибека.

У Гавриила Елизаровича злопамятное сердце. То ли дело работать с Тихоном Павловичем Чернявским! Характер у него веселый, податливый. Душа любвеобильная. Человек он разговорчивый и не строптивый. Одна беда: у Тихона Павловича среднее геологическое образование; у Гавриила Елизаровича – низшее да шестимесячные курсы, прослушанные им шаляй-валяй еще в 1937 году. А Муравьев – инженер. Муравьев имеет труды. Какие там труды?! Так себе, книжонки какие-то. Да если бы Гавриил Елизарович захотел, он в два счета «отломил» бы такую книгу, что все читатели растаяли бы от удовольствия. Он, например, описал бы свою жизнь. Перво-наперво про любовь… Начал бы с Дашки Груниной. Она была очень интересная. Правда, нос у нее был пуговицей и глаза маленькие, поросячьи, но зато у ней был свой дом, корова и свинья. Следующая после Дашки… Имени ее не помнит. И сколько «забавных» приключений у Гавриила Елизаровича!

В сумерках угасающего дня во дворе геологоуправления Редькин встретился со своим начальником и покровителем Чернявским.

– Я ж вам говорю, – начал он, размахивая длинными руками. – Матвей Пантелеймонович уверяет: «Муравьев, грит, не поверит нам и выставит свои доводы». Завалить его надо! Непременно. Самое время: на его голову все шишки валятся. Зарезался он с Талгатом и Приречьем! Самое время. А человек он вредный. Никакого простора душе через него нету. И разве не обидно вам, что он влепил вам выговор за Бейское дело? И Катерина теперь имеет на него зуб. После Талгата у них вся любовь раскололась. Это все надо учитывать, Тихон Павлович, и действовать. Чутье меня не обманывает. У Муравьева друг – сам Сапаров. И все такое. Он вот сказал Одуванчику: «Я, грит, их выведу на чистую воду».

– Так и сказал: «Выведу на чистую воду?» – спросил Чернявский испуганно, повернув свое округлое лицо к Редькину.

– А что же я, врать буду? – убеждал Редькин.

– Старая песня, – сказал Чернявский. – Да это ты, мне кажется, запомнил еще с мартовского совета?

– Да зачем с мартовского? – обиделся Редькин. – Матвей Пантелеймонович врать не будет. А ежели он мысль такую про железную челюсть всадит поглубже в Сапарова, это уж верное дело, в Приречье снарядят новую разведку. А вдруг там найдут железо? Тогда как? Тут выговором не отделаешься. Время сами знаете какое.

– Надоело! – Чернявский отмахнулся и, неуклюже переваливаясь с боку на бок, зашагал по двору.

«Редькин все жужжит о Муравьеве. И что он так беспокоится? Муравьева песня спета. Приреченская и талгатская истории так или иначе примут широкую огласку. А значит, и Муравьев не будет возглавлять отдел металлов».

На просторном дворе геологоуправления штабеля ящиков с инструментами, оборудование для буровых работ, тракторы, автомобили, моторы, бурильные трубы всевозможных диаметров. Чернявский любил этот огромный двор геологоуправления, этот мир бурильных труб, станков, моторов, локомобилей. Отсюда моторы и разное оборудование шли во все концы необъятных просторов Сибири.

Глава двадцать третья

1

Есть люди, внешний