День начинается - Алексей Тимофеевич Черкасов

себя в необыкновенно длинном кабинете. Через щель в задрапированном окне пробивается к нему полоска света, точно тесьма. И эта тесьма режет ему лицо, и он вдруг видит себя в отражении оконного стекла, как в зеркале. Его лицо, до этого бритое, мгновенно обрастает. Борода растет быстро, на глазах. Вот он уже весь волосатый, длиннобородый старик. И таким стариком плавает по какой-то угрюмой реке. Затем он бредет в воде подле отвесного яра и решает подняться на этот крутой яр. И лезет. На высоту ведет длинная шаткая лестница из тысячи звеньев. Трое ему помогают. Одного он знает: это брат Федор. Подтянутый, в кителе и погонах майора, с упрямей складкой меж бровей, он подает ему саперную лопату и говорит:

«Держись на высоте!»

«Держусь!» – отвечает Григорий и лезет все выше и выше. Федор торопит его. Солнечный свет, струясь, льется на Григория сверху. Лестница сползает. Он поддерживает ее саперной лопаткой и кричит вниз:

«Держи, Федор!»

«Держу. А ты поторопись!»

Григорий вскарабкивается, земля сыплется вниз, лестница падает, но он держится крепко и, напрягая мышцы рук и ног, выбирается на твердую кромку яра. Перед ним дивная дубрава, полная ароматов цветущих трав, бодрит, нежит и убаюкивает напевами стрекоз, клонит в дрему. Ноздри его ширятся, улавливая сладковато-медовые запахи донника и цветущего разнотравья. Чуть ощутимое перемещение воздуха пеленает разнообразными ароматами отдыхающую в неге степь. Но он знает, спать нельзя. Надо идти, идти вперед!.. Но кто так упорно постукивает? И где постукивает? Он старается понять, откуда идут звуки…

– Да, да, войдите! – говорит он и, мгновенно освободившись от оцепенения, открывает внутренний замок.

Вошла пожилая приземистая женщина в светлой накидке, с недоумением посмотрела на Григория и, пропустив вперед себя светлоголового худенького мальчика, остановилась у дверей. За ними вошла Юлия. Не та, которую он знал, а возмужавшая, с глубокой думой в больших синих глазах, но все такая же кудрявая, с красным загаром на оголенных руках.

– Знакомьтесь, мама, – произнесла она певучим голосом. – Это Григорий Митрофанович.

– Ах вот вы какой! – удивилась пожилая женщина и, пожимая руку Григория, назвалась Евгенией Андреевной.

– С благодарностью жму вашу руку. Николенька, вот твой герой. Он, знаете, тут без вас размечтался о тайге. И даже снится ему тайга. Только в виде необыкновенных пещер и разводных невских мостов.

Николенька смутился и, не познакомившись с Григорием, побежал через багровую комнату, крикнув на ходу:

– И неправда, и неправда!

На исходе этого дня Григорий вместе с Юлией пошли навестить Федора.

2

– Ба, Григорий Митрофанович! Приветствую, приветствую! – затараторил Одуванчик, остановив Григория и Юлию близ желтого здания лесотехнического института. – Что это вы – прихварываете? Жаль, жаль!

Находясь под впечатлением тяжелого свидания с Федором, Юлия с неудовольствием смотрела на Матвея Пантелеймоновича. И вечерняя суета людей, и сирены автомашин, и громкий, самодовольный голос Матвея Одуванчика, и даже большая круглая луна – все неприятно раздражало Юлию. Где-то в горном правобережье лил спорый летний дождь, а здесь, над городом, такое удивительно светлое, высокое небо. «А он в госпитале!.. И живой, и нет его больше… какая нелепость!» – думала Юлия, взглядывая на торопящихся прохожих.

– Излечит вас от ревматизма и малярии только солнечный юг, – громко продолжал Одуванчик. – А север… Что север? Таинственный мрак для здоровья человека! И про Чернявского вы ничего не слыхали?

Муравьев насторожился:

– Нет. А что?

– Поинтересуйтесь, поинтересуйтесь!..

– А в чем дело?

Одуванчик предусмотрительно оглянулся по сторонам и, приблизив свое бритое лицо с птичьим носом к Григорию, многозначительно помолчал. Можно было подумать, что Матвей Пантелеймонович намерен высказать такую новость, которая, если бы и не повернула течение рек вспять, то, во всяком случае, потрясла бы землю.

– Хитер, хитер Чернявский! Весьма хитер! – начал Одуванчик, как всегда, издали. – А вы ему доверяли. Напрасно, напрасно! – и покачал головою. – Как он круто, знаете ли, завернул в другую сторону, а? Явился из разведки важный, сытый, довольный. Позавчера они всю ночь совещались с Нелидовым. А сегодня мне удалось, так сказать, познакомиться с его докладом. Моя Анна Ивановна перепечатывала, ну и позволила мне взглянуть, эдак, одним глазом. И знаете, как он разложил вас в своем докладе? Доподлинно! Досталось и вам, и всем, кто когда-либо заикался о железорудном бассейне Приречья! Фантазия – так и пишет!

Черные густые брови Григория угрюмо сомкнулись. Скуластое лицо его помрачнело. Он ничем не выдал своего чувства. Но ярость распирала его. В Приречье нет железорудного месторождения?! Это уже доказано?! Кем?! Его другом и товарищем геологом Чернявским! Значит, он, инженер Муравьев, в это трудное время занимался вредными фантазиями?!

А Одуванчик злорадствует. Это он и вся его компания возражали на все его доводы. Это они заявили, что деньги на крупную поисковую разведку в Приречье тратить не следует. Это они сократили маршрут Чернявскому. И вот они правы!..

– Значит, нет железа?

– Доподлинно, – радостно подтвердил Одуванчик и, покачивая головой на длинной жилистой шее, сообщил: – Загудели, загудели в управлении! Три дня во всех коридорах, во всех отделах, даже в лаборатории, в библиотеке, в секретариате только и разговоров, что о провале вашего проекта! По его, мол, проекту выбросили на ветер сорок тысяч рублей! И все такое прочее… А знаете, у Чернявского в Мотыгиной имеется симпатия, – вдруг перескочил Одуванчик. – И вообще Тихон Павлович – человек с таинствами. А его союзник, Редькин, – эдакая свинья, косая на оба глаза! И все их дела покрыты мраком таинственной неизвестности.

Одуванчик любил употреблять такие выражения, как «мрак неизвестности», «хитрые дела» и пр. И не потому, что он не доверял или подозревал в чем-либо того же геолога Чернявского и геолога-практика Редькина, нет, высказаться витиевато-двусмысленно о человеке, которого он даже плохо знал, было просто потребностью его души. Даже достопочтенной супруге своей, Анне Ивановне, Одуванчик частенько говорил: «В театре была? Хитрые дела происходят у тебя в душе, Анна Ивановна! И если вникнуть в твою душу, она у тебя доподлинная темнота. Живу я с тобою много лет и все не могу понять, что за таинство?»

– Вздор! И «хитрые дела», и «мрак неизвестности»! Железо в Приречье есть, – уверенно сказал Григорий.

– Н-да, – промычал Одуванчик. – А вот на юге…

Матвей Пантелеймонович улыбнулся и поднял указательный палец на уровне своего носа: он имеет еще одну важную новость.

– Потрясающий успех на юге. – И, помолчав мгновение: – Нелидова пошла в гору. И она тоже, говорят, повздорила с вами на Талгате? Я ведь тогда уехал, не дождавшись вас.

– Ну и что?

У Муравьева огонь в глазах. Он начинает терять драгоценное спокойствие, которое крайне необходимо иметь