Этюды о Галилее - Александр Владимирович Койре

каком бы направлении ты ни бросил камень, если ты предполагаешь, что в тот момент, когда рука отпускает его, совершенно все, кроме этого камня, обращается в ничто, он будет продолжать свое движение вечно, в том же направлении, в каком его направила рука. Если он этого не делает (на самом деле), так это, очевидно, из-за примешивания вертикального движения, вмешивающегося благодаря притяжению Земли, которое заставляет его уклоняться от своего пути (и не имеет конца до тех пор, пока камень не достигнет Земли), подобно тому как железные опилки, находясь рядом с магнитом, не перемещаются по прямой, а отклоняются от магнита.

Поэтому если тела падают и если их траектории искривляются, так это потому что они подчинены внешним воздействиям. В принципе, и само по себе всякое движение должно было бы сохраняться вечно781.

Последнее возражение: разве это движение не есть нечто? Нечто большее, чем покой? Разве для того, чтобы произвести движение, не требуется сила? И разве не требуется сила, чтобы его сохранить? Когда мы бросаем предмет, мы применяем силу. Не эту ли силу – импетус – мы сообщаем телу и не должна ли она иссякнуть? Отнюдь нет, ибо для того, чтобы поддерживаться, движению нужна лишь сила, сообщенная телу. Поэтому двигатель не нужен782:

…двигатель не сообщает телу ничего, кроме движения. Я говорю, что, соединяясь с тем, что было ему сообщено, тело располагает лишь движением, и движение это продолжалось бы вечно, если бы не ослабевало благодаря каким-то противоположным движениям.

Таким образом, движение сохраняется само по себе.

Прибавлю, – продолжает Гассенди783, – что тем самым можно понять, что следует думать о сложности, которая обычно возникает по поводу силы, сообщаемой снарядам. Спрашивается: что она делает в предмете? как она ему сообщается? как долго она в нем пребывает и как исчезает? Однако же обычно ее принимают за активную силу, движущую камень; но, по-видимому, активная сила, которая является причиной броска, находится в том, кто бросает, а вовсе не в брошенном предмете, который полностью пассивен. Если что и находится в брошенном предмете, так это движение, которое, хоть иногда и называется силой, импетусом и т. д. (как мы и сами поступали, поскольку, чтобы легче быть понятыми, мы по возможности сохраняли знакомые наименования), в действительности есть не что иное, как само движение. И, конечно же, одним и тем же движением, согласно Аристотелю, является действие и претерпевание; действие – как то, что относится к двигателю, претерпевание – как то, что относится к движимому предмету; ибо в двигателе находится активная сила, посредством которой предмет движется; раз предмет движется, нам не нужно искать в нем активную силу, которая пребывает лишь в двигателе, но только пассивную, которая пребывает в нем и которая <…> вызвана действием. Однако ничто не мешает тому, чтобы двигатель был отделен или даже разрушен и чтобы полученное движение длилось. Ибо двигатель не требуется для того, чтобы, помимо движения, передавать предмету силу, которая далее производила бы движение; однако достаточно, чтобы он [двигатель] произвел в предмете движение, которое может продолжаться без него [двигателя]. Однако для движения это возможно, ибо таково свойство его природы, при условии что у него есть устойчивый носитель и ему не встречаются никакие преграды; оно [движение] способно продолжаться без длящегося действия своей причины.

Безусловно, до ясности нам далеко, как и до метафизической глубины Декарта. Однако мы также далеки и от колебаний Галилея, и от ошибок Кеплера. Сознательное устранение понятия «импетус», наличие теории тяжести, окончательная геометризация пространства позволяют Гассенди пересечь границы, перед которыми остановились эти двое великих мыслителей.

Б – Декарт

1. Мир

Обратимся же теперь к Декарту после 1630 года, взглянем на его работу «Мир, или Трактат о свете».

Переходя, как мы намерены это сделать, от Галилея к Декарту, от «Диалога о двух главнейших системах мира» к «Миру, или Трактату о свете», можно поймать себя на странной мысли, что есть основание (разумеется, с большой натяжкой) заключить, что происходит резкая перемена духовной атмосферы.

Эпоха противостояний, эпоха соперничества для нас кажется оставленной далеко позади. Цель Декарта уже вовсе не состоит в борьбе за бесконечно повторяющиеся, если не обновленные аргументы поборников геоцентрической астрономии: коперниканство процветало, мирно и беззаботно распространяя свое учение как единственно возможное. Всякие дискуссии отныне уже бессмысленны.

Цель его, таким образом, не заключалась в критике аристотелевской физики, анализе ее оснований, ее слабых мест и противоречий: достаточно пары насмешек по поводу первой материи и воображаемого пространства философов784. Для Декарта традиционная физика была мертва и даже похоронена – она больше никого не заботила. Если что и надлежит сделать и что преспокойно намеревается сделать Декарт, так это найти ей замену – обосновать и развить новую, истинную физику, представив нам новую картину мира, а значит, в частности, новое представление о материи и новую концепцию движения.

Речь идет о том, чтобы построить или реконструировать мир посредством суждений a priori, нисходя