Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

здесь газетная фальшь? Но ведь надо посочувствовать и неизбывной степной печали, понять братьев-славян, а то, что порой жидков и закапывали в эту черноземную степь — так то от вольности казачьей, из удали бедовой, и давала та степь колоссальные урожаи пшеницы, которую очередные жидки-комиссары и конфисковывали. И случился страшный Голодомор тридцатых годов, когда на Украине умерли миллионы, а колоссальные урожаи конфисковывали, и этот голод, который искусственно устроил Сталин, Украина не простила. Голодомор стал для украинцев геноцидом — месть копилась долго.

— Ах великодержавный русский шовинизм? — возвысила голос Жанна. — Да как смеешь ты, люксембургский крестьянин, говорить со мной таким тоном? Это я — француженка! Я — парижанка! В Париже имеется честь! Там не врут! Голод? Голодомор? Да что вы, жирные торгаши, знаете про настоящий голод? Я выросла в Бурятии и в Казахстане, там люди в тридцатые годы подметки жрали. С чего это хохлы решили, что они одни голодали? Считаете те цифры, что вам сегодня удобно посчитать?

Как же было Брюсселю со всем этим разобраться? Как было запомнить порядок цифр? Астольф Рамбуйе по должности обязан был знать цифры, но поручений у него было много, за всем не успевал.

Стихотворение Пушкина, обращенное к западным комментаторам событий: «То старый спор славян между собою, его не разрешите вы» — оскорбляло сознание просвещенного европейца. Как это мы не разрешим спор! Все понимаем!

Ненавистное украинскому уху слово «Малороссия»! Довольно быть Малороссией, Украина желала стать великой державой Свободы, в сущности, цель формулировали просто: отныне будет Евразия — но иная! Пришла пора заместить русское евразийство евразийством малороссийским. В конце концов, говорили украинцы, разве не мы наследники древней Киевской Руси, разве не мы — древние укры, зачинатели цивилизации славян? У российского евразийства не получилось заключить союз с Германией, heartland не создали, провалили альянс — поссорились; а вот рачительное украинское евразийство сумеет дружить! Потому что это мы подлинные носители славянско-европейской цивилизации. И Крым приберем, и Донбасс приспособим к делу, и Херсон. А что медведь скалится, так это его предсмертная агония.

— Мы создадим новый порядок, в котором места России уже не будет! — кричал на митингах единомышленников акварелист Клапан.

Украинские эмигранты в Германии и в Англии, обласканные пособиями и принятые под европейскую опеку, выходили на площади городов, призывали направить германские пушки на Россию. И новенькие «Леопарды», которые начали готовить к войне уже с 2014 года, должны были сегодня мчать по донецким степям вместо «Пантер» 1944-го.

— Следующее правительство в Москве будет избирать Киев! — утверждал друг Клапана, поэт Ефим Юдковский. И германские активисты рукоплескали киевским евреям. Должность «капо» всегда вакантна — сколько бы ни набралось капо, их всегда мало. И немцам традиционно милы искренние полицаи.

Сколь это ни парадоксально, особенно усердствовали киевские евреи; те самые, предков которых расстреливали в Бабьем Яру и душили «циклоном» в Аушвице, которых рубили петлюровские казачки и гнали по Химмельштрассе полицаи, — их потомки призывали кару небесную на Россию.

Неукротимый эмигрант, принципиальный Шойхет бушевал у Бранденбургских ворот, грозя гибелью всем русским. «Пора закрыть этот гештальт — Россию!» — кричал Шойхет в микрофон. И толпа немцев рукоплескала. Наверняка только единицы связывали свои эмоции с реваншем за 1945 год, но были и такие. Каждый вечер Шойхет звонил своему куратору в парламентскую группу, отвечающую за внешнюю политику, и получал точные указания. Зарплата становилась выше день ото дня.

В другом купе войну обсуждали с точки зрения инвестиций.

Бруно Пировалли и Алистер Балтимор, пригубив бургундское, сошлись на том, что новости ожидаемые, во многом тревожные, однако инвестициям не угрожают.

— Полагаете, Грегори Фишман не соображал, куда вкладывает капиталы? — саркастически сказал Балтимор.

— Фишман — человек мудрый, и вы, Балтимор, всегда умеете успокоить.

И между попутчиками произошел разговор, который своей многозначительностью мог украсить летопись отношений Винни Пуха и Пятачка.

— Но, с другой стороны, мы должны учесть… — тревожно говорил Пировалли, озираясь на дверь.

— Уверен, это входит в общую стоимость.

— Но вместе с тем, мы не должны забывать…

— Договоренности будут соблюдены.

— Необходимо не упустить это из виду.

Алистер Балтимор, снисходя к нервному другу из жаркой латинской страны, объяснил: Сорос и другие капиталисты, включая их общего друга Грегори Фишмана, вложили в Украину уже столько денег, что бросать территорию не имело смысла. Корпорация BlackRock скупила уже полторы тысячи предприятий Украины.

Иногда инвестор, вложив деньги в акции, с ужасом видит, что акции падают и с ними вместе рушится его жизнь, исчезают деньги. Впадать в панику — значит губить свои нервы и капиталы. Выход один — разовой манипуляцией на рынке взвинтить акции свободы до небес, пусть это искусственное вздутие цены и не обеспечено товаром, трудом и финансами. Но акции взлетели.

— Скажите, — робко спросил Бруно, теряя обычную добродушную улыбку, — данная война поднимет акции или опустит?

Алистер Балтимор успокоил итальянца, прикрыл устало глаза. Какой все-таки нервный народ! Жаркий климат, суета, много детей.

Пузырь свободы раздули до непомерных размеров. Вкупе с общим фатальным ожирением организма вздутие Украины привело к воспалению.

Пузырь свободы уже напоминал фурункул; тогда фурункул вспороли одним взмахом, широким разрезом, со всем циничным знанием хирурга, решившего, что пора действовать. Разом из лопнувшего фурункула полезло все: национальные обиды, раздутые цены на недвижимость, неимоверное количество денег, превышающих промышленную продукцию, незаконная приватизация недр земли, унижение народов, не вошедших в так называемый «золотой миллиард», желание управлять рабами так, чтобы рабы считали себя свободными.

Но кто же сказал, что операция мортальна? Точнее сказать, для некоторых операция мортальна, но для делового мира живительна. Вовремя сделали.

— Марк, Марк, — обреченно говорила Соня Куркулис, прижимаясь к Марку Рихтеру, — что же теперь с нами будет?

— Ничего нового, милая Соня.

— Неужели опять диктатура?

— Вы полагаете, диктатура когда-то заканчивалась?

— Сталинизм же закончился!

— Видите, какая нелепость происходит, милая Соня, — говорил Марк Рихтер своей попутчице, нежной Соне Куркулис, — сейчас обе армии сражаются во имя демократии. Два разных демоса, и Брюссель хотел их убедить, что принцип «демократии» у двух народов одинаков. Спросите нашего знакомого Астольфа Рамбуйе: за что идет бой? И он от имени Брюсселя скажет: «За демократию!» Возможно, следовало бы честно сказать «за месторождения титана» или «за пахотные площади». Но ведь он так не ответит: демократию настолько туго привязали к рынку, что никто не знает — за результаты выборов солдата убьют или за место в торговом ряду.

— Во всяком случае, — воскликнула нежная девушка, — в Украине были честные выборы! А в России такого нет!

— Неужели это честно: выбрать президентом актера, который никогда не занимался политикой?

— Такова воля народа!

— Вероятно, — задумчиво сказал Рихтер. — Если людям так хочется, то кто им возразит. Знаете, Соня, в своей долгой жизни я сделал много глупостей и зла.