Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

Вообще говоря, люди гибли регулярно и без войны: никто не думал остановить голод в Африке, от голода ежегодно погибало десять миллионов человек; каста «неприкасаемых» в Индии насчитывала двести миллионов человек и умирали они ежедневно в большом количестве. На нищих и тощих африканцах тестировали сомнительные медицинские препараты. Лодки с африканцами, пытавшимися пересечь море, чтобы доплыть до Италии, давно называли «жидкое кладбище», поскольку большинство их тонуло. Аппетита рядового западного гражданина эти обстоятельства не нарушали. Но война в центре Восточной Европы привела европейца в волнение.

Этот разительный эффект был достигнут массированной коверной бомбардировкой мозгов читателей. Как известно, Гитлеру удавалось в течение десяти лет скрывать существование лагерей уничтожения, и даже на Нюрнбергском процессе нацисты умудрялись оспорить наличие газовых камер. Не было газовых камер, все взрывали, когда отступали, — и доказательств нет. А евреи просто куда-то попрятались. Случайно, чудом уцелевшие свидетели и редкие фотоматериалы — вот все, чем располагал суд. Не то теперь!

Сегодня суд получил бы столько фотографий, что хватило бы и на Холокост, и на армянский геноцид, и на Голодомор, и еще лишние бы фотографии остались. И что самое примечательное: ни одна из фотографий не была бы сделана на месте событий.

Немедленно, на второй день после начала войны, придали огласке вопиющие злодейства российской армии, переступившей границы соседей только для того, чтобы насиловать женщин и убивать детей. Точно ли это было так, или факты были придуманы газетчиками, строго говоря, этого не знал вообще никто.

— Позвольте, — запинаясь и страшась собственной храбрости, говорил Теодор Диркс в колледже. — Я не сомневаюсь… я всей душой… верю и все такое… негодую… но ведь нам долго врали про «оружие массового поражения» в Ираке, а там не было никакого оружия массового поражения. Нам врали про зверства Каддафи, а он ведь, наоборот, лучше людям делал, гидромелиорацию пустыни провел… И врали, чтобы оправдать войну… А вдруг нам и сейчас врут? Нет, я ведь только предположил…

— Вы издеваетесь над жертвами, Диркс? — и ученые вороны, ни один из которых никогда не видел поля боя и даже падаль клевал только со страниц газет, жгли несчастного гебраиста взглядом своих красных глаз.

Злодейства были спланированы, обдуманы, их проектировали специалисты в кабинетах, расположенных в светлых офисах мировых столиц: в мире накопилось столько проблем, что пора исправлять, а исправляют социальные казусы или войной, или революцией. Революцией ошибки мира исправляют бедняки, а богачи исправляют положение дел — войной.

Украинское правительство утверждало, что граждане Украины борются за свободу от российского гнета, хотя государство Украина уже тридцать лет было свободным. А российское правительство сообщило своим гражданам, что следует бороться за то, чтобы Запад не приблизился к границам России. Каждое правительство считало себя вправе посылать мальчишек умирать; сообщали семьям, что умирать их дети будут за свободу, хотя если бы матерей убитых спросили, за что именно ее сыночку оторвало ноги, не всякая мать смогла бы точно определить причину. Собственно говоря, «свобода» матери заключается в том, чтобы ее сын жил. Но, видимо, имелась какая-то еще, высшая Свобода. И эта высшая, жадная до мальчишеской крови Свобода требовала переустройства мира; ни матерям убитых, ни самим солдатам этого не говорили.

Говорили просто: убей брата, он тебе не брат более.

Оказалось, что украинцы всегда ненавидели русских. Взаимная неприязнь тлела со времен предательства Мазепы, когда романтический гетман примкнул к Карлу Двенадцатому, чтобы бесславно сгинуть под Полтавой. Как тлеет пожар в торфяных болотах и сырая топкая почва хлюпает, но обжигает, так тлела ненависть к москалям — и ответное презрение великороссов к малороссиянам. Унизительное положение брата, не наделенного ни державой, ни скипетром, потерявшего первородство, получившего вместо чечевицы — вареники, делало любое горе (голод, разруху, войну) втройне нестерпимым.

Славянские племена прожили в составе одной державы триста пятьдесят лет, с коротким перерывом, ознаменованным рейдами Петлюры и его бесславным гетманством. Петлюра был малосимпатичный субъект, но уже и еврейские погромы Петлюры стерлись из памяти, и кровь Петлюры, замаравшая парижский тротуар, была отмыта, а с еврейского часовщика Самуэля Шварцбурда, застрелившего Симона Петлюру в отместку за погромы, давным-давно взыскали штраф в один франк — за уборку парижской мостовой.

Забыть бы все — как это бывает в добрых семьях. Казалось, триста пятьдесят лет совместной жизни и сходство языка, одежды и веры должны уберечь от резни. Однако не забывали. И мир воспользовался этой страшной памятью, когда пришла пора радикальной операции для всего организма. Миру пригодилась старая распря славян.

И крысы, и вороны, и обыватели сытого мира сошлись на кровавое брашно.

— Вы уверены в том, что мира быть не может? — жалкий вопрос Рихтера удивил Миколу Мельниченко.

— Теперь? После вторжения? Уже никогда не будет мира. Вы нам не братья. Вы — враги.

— И не будет больше единого народа?

— Его никогда не было. Мы не братья.

Глава 19

Пузырь свободы

Прогрессивное человечество болело давно, диагноз прост: ожирение.

Западный мир обжирался столь упорно, что не только диабет и ожирение сердца, но все связанные с перееданием недуги скопились в его рыхлом теле. Все видели, что туша Запада двигается с трудом, с одышкой, уже близка к апоплексическому удару, но считали, что как-то оно переможется, отвисится. Диету не соблюдали, напротив, жрали в три горла. Ждали чуда.

И Запад жирел и тяжелел, наливался дурной кровью.

И когда всей тушей задавили Советский Союз, возрадовались — это было равносильно открытию Америки: вот оно — спасение! Целый нетронутый цивилизацией континент, пригодный для нового обжорства. Сколько банков можно построить! Сколько девелоперских контор открыть! Какие перспективы для франчайзинга в нетронутых суглинках и пустошах. Первое десятилетие — ликовали.

Однако при участии диких славян общая болезнь ожирения лишь обострилась. В России уничтожили постный социализм, а затем с согласия и по рецепту Запада внедрили бесчеловечное обжорство. Чтобы много есть, надо много красть. Обучили, как надо грамотно красть: приватизировать народное достояние и распродавать. Вдохновенное воровство достигло на 1/6 суши астрономических масштабов. Следовало сожрать все вокруг — а всего было много! Нуворишей обучили простейшим приемам, цивилизация показала, как надо сервировать стол. Чикагская школа, Джордж Сорос и Джеффри Сакс раскормили новую Россию до того, что некогда тощая особа уже не влезала ни в прежние костюмы, ни в прежние географические карты. Было ли то сделано сознательно, для подрыва здоровья некогда могучего противника? Если так, то стратегия разумна: за короткое время военные генералы уже не влезали в мундиры и в штаны с лампасами и передвигались с трудом. Может ли ожиревший субъект представлять опасность в бою? Министр обороны Сердюков (впоследствии