Сторож брата. Том 1 - Максим Карлович Кантор

арестованный за хищения, но освобожденный за недостатком улик) увеличился размерами вплоть до того, что успешно конкурировал в объеме талии с правозащитником Шелепухиным, а тот лишь ненамного уступал в жирности банкиру Костину. То были существа грандиозных размеров и питались они беспрерывно.

Калорийное питание не касалось, разумеется, тяглового населения России, но нищебродов ведь давно в расчет не принимают. А лучшие люди Отечества, цвет общества (генералы, чиновники, феодалы, партаппаратчики, рыночные спекулянты, депутаты и оппозиционная интеллигенция) сожрали и выпили в короткий период столько, что хватило бы на семьдесят социалистических лет. Схема прироста подбородков была проста: размеры «откатов» (так назывались деньги, которые бизнесмен тайно возвращал чиновнику, выделившему средства из бюджета) достигали девяноста процентов государственной дотации. Скажем, если некто собирался построить дорогу, один метр которой по себестоимости равнялся миллиону рублей, то из бюджета следовало получить сто миллионов: девяносто возвращали чиновнику, один тратили на дорогу, а девять составляли прибыль. Министры и депутаты раскраденной страны строили себе дворцы, превосходящие размером замок Шамбор. Иметь яхту сделалось столь же обычным делом, как иметь канарейку и кота.

Крупнейшим социальным достижением нового российского общества стало единение оппозиционной интеллигенции и олигархии. Общим врагом у толстых людей был покойный Сталин. Преимущество критики Сталина состояло в том, что тиран давно умер.

Оппозиционная интеллигенция, в отличие от своей заслуженной бабушки, интеллигенции российской (народников и разночинцев), «в народ» не хаживала, но охотно проводила время на яхтах олигархов: сочинять колонки о кремлевской подлости, прогуливаясь по палубе с коктейлем в руке, было привычно. Оппозиционные концерты Зыкова оплачивал концерн «Газпром», оппозиционное радиовещание Венедиктова оплачивала Администрация президента, и лично сатрап Варфоламеев платил огромную зарплату критически мыслящему Тохтамышеву. Никого это не смущало и, встречаясь на общих обедах, кушали с аппетитом: разногласия примиряли законы рынка — мы конкуренты, поэтому нужны друг другу, мы оппоненты, но партнеры.

Болезнь ожирения, которую можно было наблюдать в отдельных телах, перекинулась на все общество славянского континента. Тут уж даже Запад ахнул. Организм уже общий, но одна часть вспучилась гнойным фурункулом.

Борцы за демократию считали, что фурункул — следствие происков КГБ и тупости народа.

Когда явился «маленький капрал» госбезопасности, Наполеон опричнины, то волновались умеренно: боялись потревожить рынок. Главное — не задеть пузырь свободы, он гарантирует рынок, а рынок гарантирует демократию. Выходили на митинги против маленького капрала госбезопасности, но наготове держали плакат «Не пересматривать итоги приватизации». Пузырь свободы все раздувался, вот-вот лопнет, но продолжали верить: ожирение поможет, рынок спасет, а маленький капрал одумается.

Что до локальных восстаний и войн, то войны Россия вела постоянно, отправляя своих мальчиков стрелять то в чеченцев, то в грузин, то в сирийцев. Но какая же страна войн не ведет? Вон и в Ливии, и в Ираке тоже воюют. Иное дело, что, даже воюя, Россия крала оружие сама у себя, и генералы, воюющие с Чечней, продавали противникам танки и патроны.

Соседнюю (теперь уже независимую) Украину развратили сразу же, попутно; усилий для этого не требовалось, хотя растлили барышню сознательно. Особенность интриги была в том, что развращали Украину сразу двое: и огромная разжиревшая Россия, и жадный богатый Запад. В самом центре Европы находилась огромная богатая территория, упустить такое глупо — приданое у барышни завидное. И сама барышня страстно хотела замуж. Оба кавалера обещали жениться на доступной барышне, но чего стоили их обещания? Барышня дала слово обоим, но как выбрать лучшего претендента? Свахи чередовались, и это называлось «демократические свободные выборы». Речь на этих выборах не шла собственно о судьбе трудящихся — трудовой кодекс давно отменили за ненадобностью. Речь шла о том, при какой власти ныне правящим феодалам будет вольготнее — при российской или при западной. Гряди, о жених возлюбленный! Как сказано в Песне Песней и многажды повторено Отцами Церкви, сердце девственницы отдано грядущему жениху. В сущности, вечно ждущий народ выбирал себе жениха, руководствуясь мнением свах (президентов и олигархов), и сравнивал доводы свах: какой жених сулит народу больше выгод. Свахи врали, народ ждал, выгадывал, терпел и неистовствовал. Венец безбрачия — проклятие красивой и доступной женщины — тяготил Украину. Барышня была хороша, свободна, желанна, хотелось наконец отдаться на законных основаниях — но засиделась в девках. Современный сервисный капитализм давно понял: не надо покупать производство — достаточно купить одного главного менеджера. А до народа доходило немного из заплаченного. В конце концов тоска по «лучшей доле», которая должна наступить, но никак не наступает, взорвала общество — так всегда действует бесперспективное ожидание замужества или обещанного наследства: бесплодная тоска превратилась в обиду, обида превратилась в ярость.

И когда страна взорвалась Майданом (бунтом против очередной свахи, спровоцированным свахой новой), вместо свадьбы началась война.

— Вы обязаны дать нам ракеты! — кричал украинский президент западным партнерам, и, даже если эту реплику ему написали сценаристы, ярость и обида актера были неподдельными.

Обсуждение войны в купе поезда «Париж — Москва» привело к супружеской сцене.

— Сами вы виноваты! — кричала Жанна Рамбуйе супругу. — Сами европейцы и виноваты! Обещал жениться, так женись! Передержали барышню в девках. Ей уж за пятьдесят! А кто виноват? Сами и виноваты!

Жанна Рамбуйе припомнила своему мужу Астольфу, как жестокий европеец кормил ее, доверчивую девушку из Сибири, обещаниями целых три года — подумать только, всю мою молодость, целых три года!

— А ты мне изменяла! Я все знаю! К американцу своему ходила!

— А ты к украинским проституткам ходишь! Изменяла! Ах-ах! Спасибо скажи, не ушла к американцу! А ты? И сейчас будете им, шлюхам, помогать!

— Жанна, не смей так говорить, — рассудительно возразил супруг. — Украина переживает великий момент истории. Брюссельская политика не идеальна, мы увязли в бюрократии, признаю. Но боремся с варварством и коррупцией. Погляди хотя бы на этих несчастных цыган! Они стремятся на Запад! Они хотят попасть в Украину, но отнюдь не в Россию!

— Да их просто гонят куда-то, как фрицы гнали евреев.

— Какое безобразное сравнение! Ты не сумела выдавить из себя ген российского шовинизма.

И впрямь, в сибирячке Жанне неожиданно взыграл русский патриотизм: русские не забыли ни Мазепу, ни Петлюру, помнили, что во время Второй мировой войны из Украины гитлеровцы создали рейхс-комиссариат, и нацистские полицаи в основном были украинцами. Но сколько же боли за недополученную чечевичную похлебку скопилось в украинской душе! Огонь ненависти к державному соседу прорывался то в Бандере, то в Мельнике — в лидерах украинского национального движения, примкнувших к Гитлеру по той же причине, по какой Мазепа поддержал шведского Карла. Говорить об этом было не принято, хотя стало известно, что евреев в Бабьем Яру вместе с гитлеровцами расстреливали украинские коллаборационисты. Но вдруг и