На поводу у сердца (СИ) - Майрон Тори

И убедительная просьба — только не думайте сейчас, что я вконец доверчивая дура, которая с первых же секунд поверила Харту на слово. Никак нет. Но я убедилась в этом позже — вчера на вечеринке. Слежки нет! И это точно! Ведь будь оно иначе разве мой шпион не обрубил бы мой последний выходной ещё во время откровенных танцев среди кучи мужиков? Или же когда Марк неожиданно накинулся на меня с поцелуем? И уж точно он не позволил бы мне переспать с Остином в лесу, а после — отправиться к нему домой и продолжить начатое. Верно?

Верно, мать его! Тогда какого чёрта Адам натворил?! Я же не нарушила ни один пункт контракта! Ну… за исключением того, что не пришла к нему сегодня вовремя. Но, чёрт, что за бред?! Одно глупое опоздание, и всё? Сделка отменяется? Без предупреждения и возможности объясниться? Не понимаю. Ничего не понимаю. Да и не могу я думать, здраво мыслить и разбираться хоть в чём-то, пока наблюдаю, как Филипп вновь разливает алкоголь по стаканам, раскатисто смеётся, неся какую-то чепуху, и отравляет своим потом и мерзкой сущностью всё пространство дома.

Не будет этого! С помощью Адама или без я не позволю ему больше здесь оставаться. Не позволю ему больше убивать её. Только через мой труп.

Все тело начинает вибрировать от гнева, а цепи разъяренных демонов — трещать и рваться на части. Никакого контроля. Никакой пощады. Никакой возможности нажать кнопку «Стоп», пока не избавлюсь от этого ничтожества, отгородив от него маму.

Я даже не улавливаю момента, как резко срываюсь с места и намертво вцепляюсь в вонючую влажную майку Фила, порывисто стаскивая его тушу со стула. Толком не слышу ни его удивленно-злостного крика, ни маминого неразборчивого лепета с просьбами успокоиться и прекратить потасовку. И уж тем более я не врубаюсь, где вообще нахожу в себе силы тащить его пьяное, крупное тело по полу в сторону выхода из квартиры. Конечно, я осиливаю всего несколько метров, пока Фил не отходит от удивления и не вскакивает на ноги, но всё же… это уже достижение. Осталось миновать еще столько же, и тогда я выкину это дерьмо из нашего дома.

— Идиотка неадекватная! Пи*ды захотела получить?! Я тебе это без проблем устрою! — очухавшись, орёт Филипп, заглушая непрекращающиеся мольбы мамы, и залепляет мне мощную пощёчину, от которой в голове всё начинает вертеться, но нисколько не погашается бушующий во мне огонь.

— Вали отсюда! Быстро! Ты здесь больше жить не будешь! — наконец, и мой истошный крик прорывается сквозь блокаду в горле. — Вали! Вали! И не смей возвращаться! — будучи в полном неадеквате, повторно впиваюсь пальцами в ткань его майки и пытаюсь оттащить его к двери, но на сей раз у меня ничего не выходит: сотрясая воздух отборным матом, Филипп больно сдавливает моё запястье, вынуждая ослабить захват, и отталкивает меня настолько сильно, что я спиной влетаю в стену и тут же сползаю вниз, не удерживаясь на ногах.

Но боли от удара снова нет. Страха тоже. Или же я просто ничего не чувствую. Глаза застилает алая поволока злости, когда вижу, как Филипп разворачивается и раздраженно вталкивает пошатывающуюся маму обратно на кухню, отчего та не удерживает равновесия и падает на пол.

— Что ты сделал?! Не смей так с ней обращаться! — кричу я, слыша болезненный скулеж мамы, что точно острыми иглами протыкает мне всю изнанку кожи. Но мразь не реагирует на мой ор, а в явном желании до конца выпустить пар, который я в нём породила, размахивается и с ноги ударяет её по бедру. А затем повторяет это действие ещё, ещё и ещё, не обращая внимания на мамины крики и мольбы остановиться, — и эта жутчайшая сцена становится последним кадром, что у меня получается разглядеть перед тем, как свет в разуме полностью гаснет.

Я лишь чувствую, как в венах закипает адреналин, а неконтролируемая агрессия перехватывает борозды правления, что побуждает моё тело само взлететь от пола, пробежать метры до Филиппа и, схватив первое, что попадает под руку, со всей яростью ударить его по затылку.

Звонкий треск стекла. Стук тяжёлого тела об пол. Истошный крик мамы, смотрящей с ужасом на обильный поток крови, расползающийся лужей вокруг головы отчима. Секунда моего ошалелого взгляда на разбитую бутылку в дрожащей руке — и даже сквозь багровые вспышки гнева я осознаю чётко и ясно одну безусловную истину: только что совершённый мной поступок неминуемо разделит мою жизнь на «До» и «После».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Боже мой!!! Нет! Нет! Фил! — будто мигом протрезвев, пронзительно кричит мама, заставляя меня сотрясаться, как от лютой стужи. — Фил! Фил! Очнись! — она придвигается ближе к лежащему лицом вниз телу и начинает тормошить его, полностью измазывая ладони в крови, но он не подаёт никаких признаков жизни.

Он не шевелится! Он не отвечает! И неужели он не дышит?!

Я цепенею, окончательно угодив в липкие лапы собственного страха. Двигаться не получается. Дышать — тоже. Внутри становится до невозможности холодно, а снаружи, наоборот, по коже струится обжигающий пот, пока я нервно качаю головой из стороны в сторону, наотрез отказываясь принимать устрашающий факт, что я… я… я уб… Нет! Я даже в мыслях произнести не могу то, что уже через несколько секунд начинает гневно выкрикивать мама:

— Ты убила его! Ты убила Филиппа!!! Он не реагирует! Не двигается! Он мёртв! Что ты наделала?! Что?! — её безумный взгляд с налитыми кровью белками разом обрывает все струны моей души.

— Нет… Нет… Я не убила… Я не хотела… Я не хотела убивать, — мой сиплый голос будто принадлежит не мне, а несчастной, смертельно напуганной незнакомке, которая только что одним ударом обрубила жизнь другого человека, заодно навсегда перечеркнув свою.

— Ты убила!!! Убила!!! Нет! За что?! Фили-и-ип! — мама переходит с криков на душераздирающий вой, не прекращая гладить окровавленную макушку мужчины.

— Нет… Мама, я не убила… Я просто хотела его остановить, но я… не хотела… этого… — еле слышно блею я. Всё тело вновь передёргивает нервная дрожь, я задыхаюсь от очередного взгляда на багровую лужу.

— Ты убила! Ты убийца!!! Убийца!!!

— Что ты такое говоришь? Я… же защищала тебя… Тебя… Он же… Он же избивал. Он так тебя бил… — борясь с подступающей к горлу тошноте, я делаю шаг к маме, но она тут же шипит, точно змея, и смотрит на меня, как на самое мерзкое чудовище на свете.

— Не смей подходить ко мне!!! Убийца!!! Не смей! Как ты могла это сделать?! Как ты могла его убить?! Я была так счастлива его возвращению, а ты всё разрушила! Ты убила!

— Мама… — не слышу своего ошалелого голоса. Слышу лишь её:

— Нет! Фи-и-ил! Нет! Я ненавижу тебя! Ненавижу!!! Я посажу тебя, Николина! Посажу! Ты за это заплатишь! Ты сгниёшь в тюрьме за то, что сделала!!! Клянусь, сгниёшь!!! Тебе не сойдёт его смерть с рук!!! Убийца! — слезы, крики, рычание, обвинения, угрозы и неприкрытая ненависть в родных синих глазах — всё смешивается воедино и выпускается сокрушительным потоком на меня, разрывая душу семилетней девочки на миллиарды кусочков, а тело словно насквозь простреливая чередой свинцовых пуль.

Не справляясь с ужасом, царапающим, изводящим меня изнутри, сжимающим грудную клетку бетонными плитами, я отшатываюсь назад, упираясь задом в столешницу, и ничего не отвечаю. Слов больше нет. Есть только уничтожающие всё живое во мне выводы, что широко открывают мне глаза на горькую правду, которую я годами отказывалась принимать.

Я не верила.

Я не хотела видеть.

Я отрицала очевидное.

Но сейчас, находясь под прицелом испепеляющего взгляда мамы и чувствуя, будто умираю от агонизирующих спазмов, пронзающих каждую клетку тела, не видеть и не принимать реальность невозможно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Моей мамы давным-давно уже нет. Она умерла много лет назад вместе с папой, а эта женщина, что беспрерывно кричит и захлёбывается в слезах, обнимая тело человека, который превратил мою жизнь в вечную борьбу с долгами, а вместе со своей смертью ещё и разом уничтожил всё моё будущее, не моя мама.