Элегии и малые поэмы - Публий Назон

        «Место, где площади тут, занимали сырые болота,

        А при разливе реки ров наполнялся водой.

        Озеро Курция впрямь когда-то озером было,[504]

        Ныне же там алтари стали на твердой земле.

405 А на Велабрах, где в цирк проходили торжественным строем,

        Были одни ивняки с зарослями камыша:

        Часто, бывало, гуляка, по здешней воде пробираясь,

        Песни разгульно поет, спьяна матросам крича.

        Бог, кому имя дано по его изменениям вида,[505]

410 Не назывался еще по повороту реки.

        Здесь же и роща была, тростником заросшая частым,

        Где было можно пройти только босою ногой.

        Заводи больше здесь нет, река в берегах протекает,

        Высохла почва, но все ж старый обычай живет».

415 Все объяснила она. «Будь здорова, — сказал я старушке. —

        И доживай ты свой век тихо, не зная забот».

        Все остальное и так уж с младенческих лет я запомнил,

        Но из-за этого здесь повести я не прерву.

        Правнук Дардана Ил построил новые стены

420 (Ил, что богатством своим славен по Азии был), —

        Вдруг, говорят, изваянье с небес всеоружной Минервы

        Падает на холмы, где вырастал Илион.

        (Видеть его я хотел, показали и храм мне, и место,[506]

        Сам же Паллады кумир был уже в римских стенах.)

425 Сминфей[507] был спрошен, и бог, потаенный в роще тенистой,

        Гласом, не знающим лжи, так на вопрос отвечал:

        «Вы охраняйте богиню небес, охранит она город;

        Всюду, где будет она, будет и высшая власть».

        И охранял ее Ил, заключив на вершине твердыни;

430 Лаомедонта потом это забота была.

        Только Приам ее не сберег: так хотела богиня,

        После того как ее не оценили красу.

        То ли потомок Адраста, то ль хитрый Улисс вороватый,

        То ль благочестный Эней образ богини унес.[508]

435 Как бы то ни было, он обретается в Риме, хранимый

        Вестой, которая все видит при вечном огне.

        О, в каком страхе сенат был в то время, как Весты внезапно

        Храм загорелся, едва не завалившись совсем![509]

        Как на священное пламя вставало преступное пламя

440 И благочестный огонь в пламени суетном мерк!

        В ужасе плакали все волоса распустившие жрицы:

        Страх этот, их обуяв, отнял все силы у них.

        Бросился тут к ним Метелл и громким голосом крикнул:

        «Все на помощь, скорей! Плач не поможет беде!

445 Нашей залоги судьбы выносите своими руками:

        Ведь не молитвою их, силою надо спасти.

        Вам не посметь? Горе мне!» Он увидел, что девы не смеют

        И что в смятенье они, пав на колени, дрожат, —

        Руки воздел, воды зачерпнул и воскликнул: «Простите

450 Мне, о святыни! Войду в храм, что запретен мужам.

        Коль это грех, на меня одного пусть обрушится кара,

        А преступленье мое Риму спасением будь».

        Так он сказал и вошел. Похищенье простила богиня:

        Жертвой понтифик своей Весту от гибели спас.

455 Ныне священный огонь сияет под Цезаря властью,

        Ныне Троянский очаг будет навеки пылать.

        И ни одной не окажется жрицы, повязки пятнавшей

        С этим жрецом, ни одной заживо не погребут.

        (Так нечестивиц казнят и в той же земле зарывают,

460 Что осквернили: Земля с Вестой одно божество.)

        Прозвище Брут получил когда-то Каллаика в этот

        День, ибо пролил врагов кровь на Испанской земле.[510]

        Но иногда и печаль мешается с радостью также

        И не всем сердцем тогда в праздник ликует народ.

465 Красс на Евфрате орлов, и сына, и войско утратил,

        И наконец восприял сам он печальную смерть.

        «Что ликовать вам, парфяне? — сказала богиня. —

        Знамена Вы нам вернете, и Красс Цезарем будет отмщен!»

        Но лишь с ушастых ослов поснимают венки из фиалок

470 И лишь Цереры плоды вновь потекут в жернова,

        Кормчий воскликнет с кормы: «Дельфина мы в небе увидим,

        Как только, солнце затмив, спустится влажная ночь!»

        Ты уж, фригийский Тифон, о покинувшей плачешь супруге,

        И Светоносец, блестя, всходит с Востока из вод.

475 Добрые матери, вам (Матралии — это ваш праздник)

        Желтый богине пирог надо фивянке нести.[511]

        Рядом с мостами лежит и с Цирком известная площадь,

        Что названа по быку, статуей ставшему там.

        Здесь, в этот именно день, говорят, в старину был Матуте-

480 Матери храм посвящен Сервия царской рукой.

        Что за богиня она, зачем служанок от храма

        Гнать ей (а гонит!), к чему надобны ей пироги, —

        Ты объясни мне, о Вакх, завитой и плющом и лозою;

        Если ж и твой это храм, песни поэта направь!

485 Внял Юпитер Семеле. Она сгорела, а Ино,

        Взявши, младенец, тебя, грудью кормить начала.

        В гневе Юнона была, что та от соперницы сына

        Кормит, за то, что течет сестрина в мальчике кровь.

        Фурий шлет к Афаманту она и мутительный призрак —

490 И от отцовской руки пал ты, младенец Леарх.

        Горем убитая мать схоронила Леарховы тени

        И совершила обряд должный над прахом его;

        А схоронив, стала волосы рвать на себе, горемычной,

        Из колыбели тебя выхватила, Меликерт;

495 Узкая есть полоса земли между морем и морем,

        Там, где бушует прибой с той и другой стороны,

        Здесь-то она обняла в безумном объятии сына

        И с возвышавшейся там бросилась в море скалы.

        Тут невредимыми их Панопея и все ее сестры,

500 К ней потихоньку скользнув, царством своим понесли.

        Не Левкотея еще и мальчик, еще не Палемон,

        Устья достигли реки Тибра в пучинах его.

        Роща священная есть, то ли Стимулы, то ли Семелы:

        Там авзонийских менад было жилье, говорят.

505 Ино спросила у них, какой здесь народ? «Аркадийцы, —

        Слышит она, — и Эвандр этой земли властелин».

        Но завлекает в обман дочь Сатурна латинских вакханок —

        Скрывши свое божество, так им хитро говорит:

        «О легковерные, вы поддались обольщению сердца!

510 То не подруга пришла к вам хороводы водить —

        Хочет коварно она проникнуть в обрядные тайны;

        Но у нее есть залог, чтобы ее наказать!»

        И, не дослушав еще, завопили фиады, раскинув

        Пряди волос по плечам, по ветру вопли пустив;

515 Ино хватают, ребенка хотят из рук ее вырвать;

        И умоляет она ей еще чуждых богов:

        «Боги и люди страны, помогите вы матери жалкой!»

        Крик ее долетел до авентинских высот.

        К берегу гнал тут этейский герой[512] коров иберийских:

520 Он услыхал и на крик тотчас скорей поспешил.

        А как пришел Геркулес, на насилье готовые жены,

        Спины ему показав, в страхе пустились бежать.

        «Матери Вакха сестра, — вопросил Геркулес, — что с тобою?

        Или тебя, как меня, та же богиня гнетет?»

525 Тут рассказала она о себе, но иное и скрыла:

        Стыдно при сыне вести речь о безумном грехе.

        Слух разлетается по миру, мчась на порывистых крыльях,

        Вот уже имя твое, Ино, у всех на устах.

        В гости к себе, говорят, ее пригласила Кармента,

530 И утолить она тут голод свой долгий могла.

        Быстро пирог испекла, говорят, тегейская жрица

        На торопливом огне и поднесла угостить.

        (Вот почему пироги она любит в праздник Матралий:

        Всех ухищрений милей сельская ей простота.)

535 «Ты, говорит, открой мне мои, пророчица, судьбы,

        Ежели можно, и тем гостеприимство умножь!»

        Мало помедлив, к себе призывает пророчица силы

        Неба и чует она: грудь ее богом полна;

        Неузнаваемо вдруг она изменилась, и ростом

540 Выше она и святей став вдохновенным лицом.