Парадокс Севера - Виктория Юрьевна Побединская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не без моей вины.
Когда водитель остановил у дома Виктора, я уже знала, что скажу. Войдя в парадную дверь, на лифте поднялась на последний этаж, но открыть ключом не решилась. Постучала.
Щелкнул замок, и я увидела его. В низко сидящих черных джинсах и белой рубашке. Я знала, что он надевал ее лишь по праздникам и, судя по виду, явно никого не ждал. Я устало выдохнула:
— Хватит, Вик. Поиграли и достаточно. Ты и сам прекрасно знаешь, что у нас нет выбора.
Мне хотелось снова почувствовать, что между нами все, как прежде, пусть даже в последние месяцы Виктор и держал жесткую дистанцию. Мне хотелось извиниться. Потому что все эти дни, не могла избавится от чувства, что предала его, а сейчас хотела сделать все возможное, чтобы он простил. Ведь свой шаг Виктор уже сделал.
Он раскрыл шире двери и произнес:
— Проходи.
Я медленно вошла в гостиную и села. Этот диван мне никогда не нравился. Слишком узкий и неудобный. Я подвинулась, но Виктор остался стоять напротив, подпирая плечом стену.
— Мы оба совершили много ошибок, — начала я. — В какой-то момент я просто запаниковала, потому что поверила всему, что говорили люди вокруг. А должна была верить тебе.
— Адель, послушай…
— Нет, не перебивай меня пожалуйста. Я хочу извиниться. Я много думала о нас в эти дни. Глупо рушить все из-за сплетен. Ты, я, Антон, девчонка — мы наделали много ошибок, но ты понимаешь меня как никогда. Наше положение, наши семьи....
— Адель. — Но договорить он не успел, потому что лежащий на столе мобильный начал шумно вибрировать. Виктор бросил на него раздраженный взгляд из-под хмурящихся бровей. Его брови всегда были гораздо темнее, чем волосы. Будто под стать глазам, чтобы соответствовать степени серьезности взгляда. Почему мне показалось, что он стал светлее?
— Извини, — произнёс он, взяв в руку телефон. — Ты не против, если я отвечу? Иначе он будет звонить бесконечно.
— Да, конечно.
— Десять минут. И мы продолжим.
Я кивнула.
Виктор вышел в другую комнату. Ему звонил отец. Я знала, потому что тон его голоса в такие моменты сразу же менялся, становясь более резким, серьезным, деловым.
Мой же смартфон, что я нервно крутила в руках, тоже пропикал входящим сообщением. Полина скидывала фотографии из Парижа.
«Дорогая Адель, прости, что так поздно, но мамин брат одолжил нашу камеру и не возвращал так долго, что мне пришлось уговорить Антона за ней ехать, а он не сильно-то любит дядю с тетей, хотя обычно он довольно милый, в итоге досталось даже мне, но тут уж выбор не велик, мне пришлось, ведь иначе как я могла доказать моим подружкам, что действительно была в Париже».
Я улыбнулась. Эта девчонка писала самые длинные сообщения, чем все мои знакомые вместе взятые.
«Я очень рада, что ты взяла меня в поездку, и Антон тоже рад, даже если он всегда хмурый и делает вид, что ему все равно. Приезжай к нам почаще, только скажи заранее и я попрошу маму приготовить морковный торт, не знаю, любишь ли ты морковный торт, но у нее очень хорошо получается, она же повар».
Я улыбнулась.
«Высылаю тебе фотографии. Я старалась, правда. Вот эта моя любимая», — а следом за словами на моем экране появилось фото, сделанное в самолете, по пути домой.
Мы с Антоном улыбались в камеру. Он только что поменялся со мной обедом, ведь когда стюардесса спрашивала «свинина или курица?», я уверенно ответила «курица», а внутри лотка из фольги оказалась странная, залитая сливками бурда, а я терпеть не могу сливки. Свинина же, выбранная Антоном, смотрелась просто великолепно. И он, глядя на меня сквозь черные стекла, так просто произнес: «Хочешь, поменяемся?».
Сердце снова заныло.
Виктор о чем-то препирался с отцом. Я пролистала еще несколько фото, ловя себя на мысли, что даже сквозь боль, улыбаюсь.
Вот они дурачатся с Полиной.
Вот мы втроем, отогреваем замерзшие ладони горячим шоколадом из уличного ларька, и все вокруг припорошено снегом.
Его татуировки крупным планом. Полина действительно любит снимать все, что кажется ей красивым. А ее брат такой.
Странный узор на лопатке, похожий на кельтский орнамент. Вензель слов. Нотный стан, сквозь который рвется на волю птица. Та самая татуировка, сделанная в честь девушки, которую он впервые по-настоящему полюбил. От осознания, что где-то живёт та самая, что смогла украсть его сердце, все внутри скрутило проволокой.
Я перевернула телефон боком, чтобы тщательно рассмотреть, и словно в калейдоскопе, когда из одной картинки вдруг появляется другая, увидела, что переплетения линий напоминают тюльпан.
Сердце зачастило.
«Тюльпаны, — проводив меня в тот вечер домой, ответил он сестре. — Её любимые цветы — белые тюльпаны».
Нет, не может этого быть.
Закрыв переписку с Полиной, я попыталась вспомнить, что могло произойти, когда он набил этот рисунок. Прокрутила ленту собственной фото галереи на год назад, а потом увидела запись. Мой день рождения. Мама попросила сыграть, я не хотела, но вынужденно согласилась. В тишине комнаты зазвучало фортепиано. Я приблизила видео. В уголке кадра, за спинами других, он стоял с букетом моих любимых цветов.
Я вдруг почувствовала, как плачу, вспоминая каждое случайно сказанное им слово. Каждое завуалированное признание, которых за этот год скопилось столько, что не сосчитать. Как он злился ни с того, ни с сего, болтал какую-то нескладную чушь, оставаясь со мной один на один в машине, каждый раз отворачивался, стоило лишь сесть на колени Виктору.
С детства я ненавидела одиночество…
Завтрак под тоскливый звон серебра и молчаливые дороги…
Я закрыла глаза, вдруг понимая, чего больше всего боюсь. И к чему иду по собственной воле…
С детства я ненавидела одиночество…
Я любила долгие разговоры по вечерам и тесные объятья. Переплетенные пальцы и руку на плече во время прогулки по
