Парадокс Севера - Виктория Юрьевна Побединская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пока мы поднимались, я думала, каково ему каждый раз возвращаться сюда из Карточной Долины? Потому что разница казалась настолько колоссальной, что невозможно было не впасть в уныние.
Дверь нам открыла крошечная женщина с тонкими руками, скромной улыбкой и глазами, из которых утекала жизнь. Вытянутое лицо, едва различимые брови, а на голове вместо волос — платок. В мелкий цветочек.
— Диана, друг вашего сына. Просто друг, — протянула я руку, решив заранее расставить акценты, хотя меня ни о чем и не спрашивали. Мало ли.
— Анна Степановна, — представилась женщина, пожимая мою руку. — Просто мама вашего друга, — неожиданно широко улыбнулась она.
И уголки моих губ в ответ тоже поползли к верху.
***
В течение ужина мама Пашки то и делала, что подкладывала мне в тарелку домашние разносолы, повторяя, что мне нужно больше есть, а то ветром сдует, хотя, я могла поклясться, мы с ней носили один размер. Пашка ел молча, то и дело бросая на нас неловкие взгляды. Они с мамой не были похожи, но когда улыбались, от их глаз разбегались одинаковые тонкие морщинки, словно солнечные лучики. И они согревали.
После ужина я вызвалась вымыть посуду. Но, мысленно вернувшись на полдня назад, к тому, от чьего взгляда замирала душа, выронила из рук тарелку, разбив салатник и два блюдца.
— Боже мой, простите, — лепетала я, краснея и бледнея с очередностью в дыхание. — Я верну вам новые. Бабушка всегда говорит, что я растяпа.
Пашкина мама лишь опустила мне на плечо руку и ласково произнесла:
— На счастье!
Я замерла все еще с мыльной пеной на руках. Глядя на нее едва ли не слезящимися глазами.
— А будет оно?
— Ну разумеется, милая. — И вдруг она замахнулась и грохнула старенькую советскую чашку.
А потом протянула другую мне.
«Ну же, давай», — подсказывая взглядом.
Я неуверенно коснулась белого фарфора. Прошептала:
— Жалко ведь.
Она покачала головой. Я улыбнулась, подняла руку и со всего маху, выплескивая боль, злость и поражение, разбила чашку об пол.
На шум прибежал Пашка, но так и застыл у порога, глядя на нас, безумно смеющихся, среди осколков посуды.
На крошечной кухне мы пили чай с вареньем. Плечи обволакивало теплым шерстяным платком. И мне очень реалистично удавалось притворяться, что я на своем месте, что я счастлива. И улыбаться, внося в этот дом чуть больше света и жизни. А еще радости.
Как-то раз, Леся сказала мне, что я на самом деле похожа на Солнце.
— Лесь, я ведь не рыжая. И веснушек у меня ни одной нет. Даже на носу. Вон, посмотри.
— Ты не понимаешь, — отмахнулась она. — Это другое. Рядом с тобой теплее. Может поэтому все так хотят забрать себе хотя бы кусочек?
— Откусить и спрятать.
И мы рассмеялись.
А сейчас, сидя на стареньком табурете, я поняла, иногда другому человеку слишком холодно и согреть его может только чужая улыбка. И я улыбалась. Так, будто действительно была пламенем.
«Зажженный светильник не ставят под сосуд. Но на подсвечник, чтобы все входящие видели свет»[7].
А еще у него никогда не спрашивают, сколько боли ему тот самый свет стоит. Но разве это важно?
На прощание Пашкина мама подарила мне плед. Похожий на те, из которых шьют плюшевых медведей. В огромной квадратной упаковке из прозрачного полиэтилена. Я отнекивалась от него как только могла, но она была неумолима.
— В честь прошедшего дня рождения!
— Не нужно.
— Пожалуйста, ради меня!
Ну как я могла отказать?
В это время Пашка обнимал меня за плечи, а я обхватила его свободной рукой за талию, в ответ. И даже согласилась как-нибудь встретиться в городе, после каникул. Может бабушка права, и люди на самом деле веками копили мудрость, которой я упорно не хотела следовать? В конце концов синицы не чем не хуже наглых самовлюбленных журавлей.
В общежитие мы вернулись уже в десять вечера. Вернее, я вернулась, а Пашка остался дома на выходные. Он усиленно порывался меня проводить, но я настояла, чтобы не выдумывал. В конце концов со мной был плед, так что я уже не чувствовала себя одинокой. К тому же, весь вечер он то и дело старался ненароком меня коснуться, а взгляд его был нетерпелив и полон предвкушения, что немного пугало. Слишком мало прошло времени.
Включить телефон я осмелилась только в такси. Глядя на множество пропущенных звонков, зажмурилась, крепче прижимая к себе подарок. Глаза уколола обида, жгучей пеленой застилая взгляд. Машина остановилась. Расплатившись, я вышла на улицу, вдохнула морозный воздух и сделала шаг. Потом второй. Зная, что после тысячного станет легче. Надо лишь перетерпеть.
На Карточную Долину опустилась ночь, и общежитие академии встретило меня тишиной. Захлопнув дверь, я устало облокотилась на нее спиной и выдохнула. Свет был не включен. Леся собиралась встретить рождество с родителями, так что раньше конца недели её ждать не стоило.
Вот и славно.
Никто не помешает мне прорыдать следующие несколько часов в подушку, чтобы утром проснуться и начать с чистого листа.
Но не вышло…
— И где ты, изволь ответить, до ночи шарахалась? — раздался из темноты ледяной голос. Я едва не подпрыгнула. Если бы не знала каждую его с хрипотцой ноту, точно скончалась бы от разрыва сердца.
Глаза привыкли к темноте и теперь я могла разглядеть в кресле знакомый силуэт, привычно вытянувший длинные ноги.
— Зачем пришел?
Север поднялся и медленно подошёл. Когда он не хромал, ему удавалось двигаться практически с кошачьей грацией.
Мне пришлось задрать голову, чтобы посмотреть ему в глаза и, набравшись смелости, произнести решительное: «Уходи, и больше не возвращайся». Но только я раскрыла рот, он опередил меня, сверкнув взглядом:
— Соскучился.
Нет.
