Риббентроп. Дипломат от фюрера - Василий Элинархович Молодяков

все ожидания. «Фюрер […] хочет создать всемирную коалицию заинтересованных держав, в которую войдут Испания, Франция, Италия, Германия, Советская Россия и Япония и которая охватит пространство от Северной Африки до Восточной Азии. […] В целом требования России относительно будущего ее положения в мире будут приняты во внимание» (германская запись). Но упрямый, похожий, по словам Шмидта, на школьного учителя математики, Молотов упорно продолжал гнуть свое, задавая собеседнику неприятные вопросы о Финляндии и Болгарии. «Похвастаться нечем, — подытожил он в итоговой телеграмме вождю, — но, по крайней мере, выяснил теперешние настроения Гитлера, с которыми придется считаться»{13}.

Впрочем, это был еще не конец.

3

«Вечером 13 ноября… переговоры должен был по поручению фюрера завершить Риббентроп, — вспоминал Бережков. — …Роскошный кабинет, правда, несколько меньший, чем у Гитлера. Старинная мебель с позолотой. На стенах — гобелены до потолка, картины в тяжелых рамах, по углам — фарфоровые и бронзовые статуэтки на высоких подставках. Первые несколько минут предоставляются фоторепортерам. Риббентроп любезно улыбается, высоко держа голову, жмет руку советскому гостю. Он полон высокомерия и достоинства… Наконец, журналисты и фотографы удаляются. Начинается беседа двух министров за небольшим круглым столом…

Начав излагать все ту же, сформулированную ранее Гитлером идею раздела после поражения Англии „бесхозного британского имущества“ и сфер влияния на земном шаре, рейхсминистр так и не успевает закончить фразу. Раздается сигнал воздушной тревоги. Слышно, как поблизости рвутся бомбы, дребезжат стекла в высоких окнах министерского кабинета.

Зная о прибытии Молотова в Берлин, английское командование собрало все наличные силы, чтобы ожесточенным налетом на столицу „третьего рейха“ продемонстрировать, что у Британии есть еще порох в пороховницах. Потом Сталин, шутя, пожурит за это Черчилля:

— Зачем вы бомбили моего Вячеслава?..

Но нам, разумеется, было тогда не до шуток.

— Оставаться здесь небезопасно, — произнес Риббентроп. — Давайте спустимся в бункер, там спокойнее…

Он повел нас по длинному коридору к лифту. Спустившись глубоко под землю, прошли в просторный кабинет, тоже убранный достаточно богато.

Когда Риббентроп принялся снова развивать мысль о скором крушении Англии и необходимости распорядиться ее имуществом, Молотов прервал его своей знаменитой фразой:

— Если Англия разбита, то почему мы сидим в этом убежище? И чьи это бомбы падают так близко, что разрывы их слышны даже здесь?

Как видим, не совсем правы те, кто утверждает, что Молотов был начисто лишен чувства юмора. Он порой был очень остр на язык. Однако в присутствии Сталина больше помалкивал, чем и заслужил репутацию молчальника. Риббентроп несколько смутился, но вскоре овладел собой и безапелляционно заявил, что англичане все равно так или иначе потерпят поражение»{14}.

В проведении внешней политики и в общении с иностранными деятелями Риббентроп едва ли был самостоятельнее Молотова: один все время ссылался на фюрера, другой, более неопределенно и демократично, на правительство или «товарищей», но суть дела от этого не менялась. Рейхсминистр начал разговор в бомбоубежище с дипломатичной ремарки о том, что «хотел бы сделать некоторые дополнения и уточнения к тому, что сказал фюрер». В германской записи его позиция выглядит более независимой:

«Имперский министр иностранных дел начал беседу с заявления, что он хочет воспользоваться случаем и дополнить, а также точнее сформулировать то, что уже было обсуждено ранее. Он хочет изложить г-ну Молотову свой взгляд на перспективы ведения в будущем Германией и Советским Союзом общей политики сотрудничества и перечислить те вопросы, которые в связи с этим уместно обсудить».

Рейхсминистр перешел к самому важному, о чем по-настоящему еще не говорилось, но из-за чего затевался весь сыр-бор. Он «хотел бы изложить „сырые мысли“, как он их себе представляет, то есть мысли, которые, может быть, в будущем могли бы быть реализованы. Эти мысли заключаются в сотрудничестве между государствами — участниками пакта трех и СССР. Риббентроп думает, что сначала надо найти путь, чтобы совместно в широких чертах установить сферы интересов четырех государств, а затем особо договориться о проблеме Турции [которую страны „оси“ хотели полностью включить в свою орбиту. — В. М.]. Проблемы разграничения сфер интересов касаются четырех государств, в то время как проблема Турции затрагивает только Германию, Италию и СССР. После того, как Молотов переговорит со Сталиным и после того, как Германия и СССР договорятся по этому комплексу вопросов, министр думает, что Германия и СССР вступят в контакт с Японией и Италией с целью выяснения возможностей приведения их интересов к одной формуле[75]. […] Если можно будет привести к одному знаменателю интересы этих стран, что Риббентроп считает не невозможным и выгодным для заинтересованных сторон, тогда можно было бы зафиксировать эти оба комплекса в доверительных документах между ними, если СССР разделяет взгляды Германии о воспрепятствовании расширению войны и стоит на точке зрения ее окончания. […] Я [Риббентроп. — В. М.] представляю себе, что конечной целью […] должно быть заключение соглашения между участниками пакта трех с одной стороны и СССР — с другой стороны о сотрудничестве четырех держав в этом смысле. Чтобы рассмотреть эти дела более конкретно, он набросал несколько пунктов, из которых, по его мнению, должно состоять это соглашение. Он хотел бы подчеркнуть, что в такой конкретной форме он, Риббентроп, не говорил ни с Японией, ни с Италией[76]. Он думал, что эти мысли должны быть в первую очередь выяснены между СССР и Германией. Разумеется, в общих чертах он обсудил эти мысли с Японией [когда, где и с кем? — В. М.] и с Италией. […] Он просит переговорить со Сталиным о возможности такого соглашения. Следующим этапом должны быть переговоры с Италией и Японией. Все это будет иметь смысл тогда, когда будет достигнута ясность в этих вопросах».

Риббентроп хотел договориться с Москвой, потому что видел в этом наилучший геополитический вариант для Германии и возможность грандиозного триумфа для себя лично. Не стоит сбрасывать со счетов его честолюбие — именно поэтому он хотел сначала разрешить все проблемы с Москвой и лишь затем привлечь к переговорам Италию и Японию. С Молотовым он еще мог поделиться лаврами — но никак не с Чиано, которого не любил, и не с Мацуока, которого попросту не знал.

Но почему самоуверенный и честолюбивый Риббентроп самоуничижительно называет тщательно проработанные предложения «сырыми мыслями»? И почему их делает он, а не фюрер? Забегая вперед, скажу, что Гитлер в это время уже принял стратегическое и был готов к принятию политического решения о нападении на СССР, о чем его министр иностранных дел пока не знал. Полагаю, логика Риббентропа была примерной такой: если предложения