Навола - Паоло Бачигалупи

на открытую куадраццо, где журчал маленький фонтан. Вокруг темнели покрывшие здания лианы. Вдалеке мерцали факелами стены дворца, мрачной громады в холоде весенней ночи. Я пожалел, что поторопился избавиться от плаща. В Мераи было тепло, однако ночи стояли прохладные.

— Вы хорошо справились, — сказал Каззетта, убедившись, что поблизости никого нет. — Но следите за тем, где и что говорите, мой господин.

— Откуда вам знать, как прошел мой вечер? — спросил я. — И что не так с нашим жильем? Там нет слуг, чтобы шпионить за нами.

— То, что мы никого не видим, не означает, что поблизости нет ничьих ушей, — ответил он. — Что до вашего вечера, я знаю, что вас не укусил конь и не заколол мужчина, что в вас влюбилась девица, а парл проникся уважением к вам.

— Очень сомневаюсь.

— Однако это правда.

— Парл сказал, что хочет завтра отправиться на охоту.

— Он возьмет с собой Сино? Человека, который хотел вашей крови?

Я постарался не выказать изумления от осведомленности Каззетты.

— Я не знаю. Но они близки. Парл не шелохнулся, когда он схватил кинжал.

Каззетта одобрительно вскинул бровь:

— Ай. Вы мудрее, чем считает Мерио.

— Спасибо, что сообщили.

— Не говорите о деле в присутствии Сино. Он желает парлу зла.

— Он ведет себя как лучший друг парла.

— Он и есть лучший друг парла.

Я перебрал в уме события вечера, пытаясь отыскать какое-либо основание для утверждения Каззетты.

— Он выглядел заносчивым. И демонстративно преданным. Но я решил, что он восхищается парлом.

— Он одной крови с Чичеком.

Я удивился.

— Парл не знает?

— Парл выглядел настороженным?

— Най. — Я покачал головой. — Видят фаты, он полностью доверяет этому человеку. Он глуп, — понял я.

— И это нам на руку. Парлу нужны настоящие друзья.

Я невольно снова вспомнил Пьеро, вспомнил боль от его предательства. Я почти жалел парла, и мне это не нравилось, потому что я вовсе не хотел тревожиться о нем. Но я подумал, что отчасти понимаю его желание бросать вызов и пугать. Он начеку, совсем как я. Мне было неприятно видеть в нем отражение самого себя.

Я сменил тему.

— Вы правда думаете, что стены в нашем жилище слушают нас?

Каззетта с укором посмотрел на меня:

— Жилище предоставили почти мгновенно. Как только наш капо ди банко попросил. Выселенный нами патро — иждивенец Делламона. Если в стенах нет пустот, значит Делламон не справляется со своей работой. Там есть и глаза, и уши, чтобы подглядывать и подслушивать.

Я мрачно покачал головой:

— Мне не нравится это место. Оно жестокое.

— Жестокость есть везде, — пожал плечами Каззетта.

— Най, — возразил я. — Тут все иначе. Как будто...

Что-то не так с нравами Мераи. Даже здесь, на куадраццо, воздух словно вибрирует от злобы. А как вели себя люди за столом парла? Как сам парл вел себя в конюшне? Им нравится запугивать. Нравится доминировать. Нравится рисоваться. Даже Пьеро не казался таким жестоким. Если и желал мне смерти, то лишь из-за своей глупой страстности и жажды славы. А не из любви к террору и насилию.

— Для мерайцев все сводится к надменности и вызову, — сказал я. — Они выставляют напоказ свое богатство. Контролируют свои улицы и куадраццо. И давят, и проверяют тебя. А потом снова давят. Им нравится смотреть, как люди склоняются перед ними. Если встанешь на колени, чтобы пометить щеку, они наступят тебе на шею и крепче прижмут к своему сапогу.

Это лучше всего описывало мои впечатления от прошедшего дня. Внезапно я поверил — всем сердцем поверил, — что в мире есть больные места. Торре-Амо называют вместилищем упадка и разврата, Джеваццоа — мести и кровопролития, Парди — тепла и гостеприимства, Наволу — интриг.

Но Мераи... Здесь знают о своих язвах, однако не желают их исцелять, а желают язвить других. Что архиномо, контролировавший какую-то улицу, что парл, проверявший меня, — все они хотели унижать и доминировать. Все события этого дня были распланированы, чтобы давить и испытывать, чтобы посмотреть, не сломаюсь ли я.

Лишь та девушка вела себя иначе.

— Что за особа сидела рядом со мной?

— Сиа Аллессана Д’Евангелина дю Тессе.

— Она показалась мне не такой, как все.

— Спутница графини Улейн. Ее прислали ко двору парла в надежде на выгодное замужество.

— Почему ее посадили рядом со мной?

— Она не слишком родовита и богата. А значит, полезная пешка. — Каззетта пожал плечами. — Скорее всего, Делламон закинул леску — хочет посмотреть, клюнете ли вы на приманку. Девица хороша собой, верно?

— Да, — признал я.

— Значит, это наживка.

Я задумался, так ли это. И задумался, знает ли она сама.

— Она выглядит наивной.

— Может, так и есть, — кивнул Каззетта. — Но у ее семьи нет могущественных союзников, а потому Аллессана окажется во власти Делламона, если тот решит ею воспользоваться.

— Не парла?

Каззетта вновь смерил меня укоряющим взглядом:

— Вам показалось, что парл способен быть главным?

— Нет, — признал я. — Он слишком прост. Слишком прямолинеен.

— Верно.

— Вы же не думаете, что Челия заслуживает такой партии.

— Большинство людей не заслуживают того, что с ними происходит. И все же оно происходит.

— Милосерднее будет скормить Челию волку.

Каззетта рассмеялся и хлопнул меня ладонью по колену:

— Вы слишком низкого мнения о сиа.

Он встал, чтобы вернуться в дом, но я остался сидеть у фонтана.

— Мне не нравится это место, — сказал я. — Оно жестокое — и делает людей жестокими.

— Чи. Вы провели здесь всего один день, — сказал Каззетта. — Если вас заинтересовала эта Аллессана, каковы бы ни были ее истинные мотивы, быть может, в мерайцах есть что-то, чего вы не видите.

— В парле нет ничего хорошего для Челии, — сказал я.

— Это говорит господин Регулаи? Или ревнивый мальчишка? — Он поднял руку, сдерживая мой резкий ответ. — Най. Ничего не говорите, Давико. Используйте ум. Быть ди Регулаи — значит думать. Планировать. Видеть далекую цель и плыть к ней, даже если она скрывается за горизонтом. В любом случае сиа Челия не принадлежит вам — вы не можете ни отдать ее, ни оставить себе. Она — обязательство, которое ваш отец дал ди Балкоси. И ваш отец не потерпит, чтобы вы нарушали его обязательства — ни ди Балкоси, ни кому-либо другому. А если вам этого недостаточно, вспомните о Шеру, которое подбирается к нашему парлу, затягивает его в союз и смотрит на юг, в нашу сторону. Я знаю, это сложно, но мы малы, а требования к нам бывают велики. А теперь идемте, становится холодно, и нас ждет очаг. Завтра вы отправитесь на охоту и, быть может, увидите юного парла с другой стороны.

Мы вошли в дом, однако очаг не согрел меня. Я напряженно размышлял над словами Каззетты, над обязанностями и обязательствами, над ролями семей — и все это казалось мне спутанным черным клубком. Я не видел хороших решений и правильных вариантов выбора, и на сердце было тяжело. Не от этого ли защищал меня отец в детстве? Меня научили работать со счётами, сидеть за доской, обращаться с мечом — но не научили приносить в жертву собственную любовь и желания ради политики и семьи. Никто не предупредил, что в наследство я получу не власть, а боль. Что останется от меня, если я не сверну с этого жестокого пути? И что осталось от моего отца?

А потом я подумал о Мераи с ее мелочной жестокостью, с неутолимой жаждой превосходства — и решил, что мы все больны, потому что продолжаем играть, несмотря на страдания.

Глава 40

Утро было серым под стать моему настроению, когда я отправился с парлом на ястребиную охоту. Вскоре пошел дождь.

— Не волнуйтесь, — сказал парл. — Как только солнце поднимется высоко, дождь прекратится. Так всегда бывает. По утрам мокро, но недолго.

— Как скажете, ваше величество.

— Руле, прошу вас. Руле.

— Хорошо, Руле.

Сино ехал рядом с нами. Я вспомнил слова Каззетты. Сино силен и красив, он легко смеется и всегда держится поблизости от парла. Но рядом с ним