Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

на нелегальное положение. Тут вам и флаг в руки. — Заметив пресное выражение на лице Шелленберга, Мюллер усмехнулся: — Понимаю, политическая разведка — белая кость. Канарис всегда брезгливо дистанцировался от тайной полиции. Но даже королю кто-то должен подтирать задницу, чтоб от него не воняло.

—Напрасно, Генрих, — возразил Шелленберг. — Надеюсь, вы не забыли, я работал у вас в гестапо. В отличие от абвера, наше взаимодействие не прерывалось никогда.

—Ну и ладно. Тогда, следуя указаниям нашего шефа, сто́ит подумать о технической стороне дела. Времени, как сказал этот ваш Матфей, у нас на пределе.

—СД снабдит их всем необходимым. Важно синхронизировать нашу работу. Может, сформировать совместную группу? Тогда вопросы коммуникации будут замкнуты на единый центр. Кстати, это касается всей сети на оккупированных территориях: Белоруссия, Леттланд, Эстланд, Украина, Литва. Я думал об этом. В любом случае Рауфф и Крюгер из нашего отдела «Шесть Эф» могут включиться в работу немедленно.

—Крюгер… Это который с самолетов разбрасывал над Лон- доном купюры? Бернхард, если не ошибаюсь?

—Да, — не вдаваясь в подробности, ответил Шелленберг, который по сию пору расплачивался с зарубежными агентами фальшивыми фунтами стерлингов, коих талантливый Бернхард Крюгер наштамповал в несметном количестве силами квалифицированных граверов, печатников и художников из числа заключенных Заксенхаузена.

Попадавшиеся изредка навстречу сотрудники, завидев Мюллера, замирали на месте и вытягивали руку в нацистском приветствии, стараясь еще и щелкнуть каблуками. Мюллер не обращал на них внимания.

—В первую очередь, — говорил Мюллер, — надо согласовать коды. Хотя бы по Венгрии. Хотя бы по приоритетным персонам. Уж не знаю, как это сделать практически, но, согласитесь, тут нам делить нечего. К Венгрии у фюрера какое-то особенно трепетное отношение… А венгры — подонки. Всегда готовы предать. С румынами легче, чем с венграми. У них ка- кое-то звериное чувство национальной стаи. Черт разберет, что им надо. В этих народах есть что-то от муравейника. Слаженность массы. Но фюрер держится за венгерский фронт зубами… С чего бы это?

Внезапно Мюллер остановился. Поежился зябко, запихнул руки в карманы галифе. Шелленберг насторожился. Мюллер приблизил белое, квадратное лицо, словно принюхивался, и еле слышно, одними губами произнес:

—А я знаю.

После напряженной паузы он смахнул с лацкана пиджака Шелленберга незримую пылинку и повторил так же тихо, впив- шись в его глаза немигающим змеиным взором:

—Я — знаю.

Краска отступила от щек Шелленберга. Он отлично понял, о чем говорит, не решаясь сказать прямо, шеф гестапо. Лезвие под ногами ощутимо задрожало.

Лицо Шелленберга озарила дружелюбная улыбка, дававшаяся ему с удивительной легкостью.

—Очень хорошо, — сказал он в тон Мюллеру.

Плечи Мюллера поднялись кверху. Поджав тонкие губы, он сделал пару сопящих выдохов, собираясь с мыслями, и уста- вился в белый шрам на подбородке Шелленберга — след дав- него падения с лошади. Потом продолжил:

—Я хочу сказать, дорогой Вальтер, что при нынешних обстоятельствах важно работать рядом. Лучше вместе.

—Несомненно, Генрих. Просто некоторые вещи необходимо согласовывать.

—Да, согласовывать, — эхом отозвался Мюллер. — Конечно. Лишь бы не с рейхсляйтером Борманом. И не с Ламмерсом. А пуще всего — не с Каммлером.

«Он ничего не знает определенно, — подумал Шелленберг. — Иначе бы уже сказал, а не тянул резину». Шантаж — аргумент из пустого лукошка.

—Уверен, — еле слышно добавил Мюллер, — рейхсфюреру не стоит напоминать, что все объекты, связанные с новейшими разработками вооружений, под надежной и добросовестной охраной гестапо. Мышь не проскочит.

Губы Шелленберга заметно дрогнули.

—Непременно напомню ему об этом, Генрих, — сказал он.

—Кстати, что вы там говорили про сорняки, пшеницу? — мгновенно расслабившись, как ни в чем не бывало поинтересовался Мюллер. — До какого такого времени, собственно, их нельзя вырывать, я не понял?

—Пока не подрастут, — не снимая улыбки, ответил Шелленберг. — Вот подрастут — тогда вырвем. С корнем. Чтоб не повредить здоровые злаки.

Мимо какой-то прибитой походкой, с трудом удерживая под мышкой ворох папок с документами, проследовал штурмбаннфюрер Шольц — один из немногих, кого Мюллер называл другом: в 20-е годы они вместе начинали службу в мюнхенской полиции. Поравнявшись с шефом, он, не останавливаясь, при- поднял руку, чихнул и вяло улыбнулся:

—Хайль Гитлер.

Мюллер коротко бросил:

—Привет.

Шольц возвращался из 9-го отдела по сбору и обработке сводок, где собирал материалы по голландскому подполью. В Нидерландах бушевал голод вследствие наложенного немецкой администрацией запрета на все продовольственные перевозки в западные регионы в качестве ответной меры на призыв голландского правительства в изгнании начать забастовку железнодорожников, чтобы поддержать наступление союзников. Наступление захлебнулось в сентябре. С тех пор Шольц трижды ездил в Амстердам, чтобы проконтролировать ход операции по ликвидации боевых групп голландского Сопротивления; утром он вернулся оттуда в четвертый раз. В ноябре был арестован руководитель боевых дружин Тейссен, а в конце месяца в перестрелке погиб лидер диверсионных групп ван Бейнен, и в отчетах Шольца появились строчки о фактическом разгроме подполья на подконтрольной рейху территории Нидерландов.

Придя в свой кабинет, Шольц погрузился в изучение добытых материалов. Не все было так гладко, как выглядело на бумаге, но — не критично, и амстердамское гестапо, в сущности, неплохо справлялось с единичными вылазками остатков Сопротивления.

Спустя два часа девушка в звании унтершарфюрера принесла сводку происшествий за последние сутки. Девушку звали Катарина, она была не то чтобы красива, но миловидна и очень нравилась Шольцу, который терялся в ее присутствии, как подросток. Стянув с носа очки, Шольц остановил на ней робкий взгляд и покраснел.

—Не могли бы вы принести сводки за последние пять дней, — сказал он, стараясь не отводить глаз от ее лица. — Меня не было в Берлине… понимаете ли…

—Хорошо, штурмбаннфюрер.

Девушка кивнула и вышла.

Шольц вздохнул и некоторое время сидел в оцепенении. Ничего, кроме работы и маленького шпица, подобранного им на развалинах жилого дома после бомбардировки, у него не было. Изредка он посещал бордели, но равнодушная нежность продажной любви не заменяла ему одиночества. Шольц научился не думать об этом, а значит, и не страдать.

Вернулась девушка. Положила на стол сводки гестапо и крипо.

—У вас новая прическа, — пробормотал Шольц, пытаясь выдавить из себя беззаботную улыбку. — По-моему, очень достойный… достойный выбор… то есть я хочу сказать… очень оригинально… и так…

—Что вы, — улыбнулась девушка, — прическа такая, какая всегда.

—Правда? — смутился Шольц. — А я подумал, что… как-то… Ну, хорошо, фройляйн Катарина, можете идти.

Он даже взмок от