Цепная реакция - Дмитрий Николаевич Поляков-Катин

виде незамедлительно легло на стол начальнику германского отдела 1-го Управления НКГБ полковнику Короткову. Прочитав текст, он некоторое время сидел в задумчивости, потом встал и направился по коридору в сторону кабинета своего начальника, комиссара госбезопасности 3-го ранга Ванина. При появлении Короткова дежурный лейтенант в приемной вскочил с места.

—У себя? — спросил Коротков.

—Никак нет. Товарищ комиссар отбыли. На три часа. Домой. Он сегодня в ночь.

Коротков замер на месте, соображая, что делать дальше. Взглянул на лейтенанта, который стоял перед ним навытяжку. Резко спросил:

—Почему жуёте во время доклада?

—Виноват, — отвечал лейтенант. — Это я не жую. Это после контузии.

Коротков посмотрел на часы, развернул к себе телефон на столе секретаря и набрал домашний номер Ванина. Подошла супруга.

—Лида, это Коротков. Позови Павла Михайловича.

—А он во дворе. С Толиком. Там голубятню наладить затеяли.

Ванин жил недалеко, в конце Остоженки, и Коротков решил пойти к нему, не теряя времени. Надев шинель и ушанку, он выскочил наружу и засеменил по заснеженной улице, балансируя на заваливших пешеходную часть дороги ледяных глыбинах.

Москва жила уже так, словно победа не просто не за горами — свершилась. И хотя никто и не думал отменять продуктовые карточки, и чрезвычайные меры по режиму труда действо- вали в полном объеме, и светомаскировку блюли, как в первые дни войны (разве что не палили по окнам), да и трудовая мобилизация велась бесперебойно, эти и подобные им суровые обстоятельства всё слабее влияли на настроение москвичей. В столице вовсю работали коммерческие рестораны; на улице Горького вновь распахнул двери «Центральный» (знаменитая в прошлом «Астория») с польской певичкой Беатой Кочурой, вкрадчивый голос которой пробирал до слезных желез, а еще «Гранд-отель», «Москва», «Аврора», «Националь», где до пяти утра в табачном дыму заматеревшие фронтовики, смешавшись с заматеревшими бандитами, топили в вине и водке горечь торжествующего от- чаяния. По карточкам стали продавать белый хлеб и кусковой литой сахар: все уже позабыли, как это выглядит. В Госцирке дрессировщик Александров представил новую программу «Леопарды и черная пантера» с коверным клоуном Алешей Сергеевым, когда-то знаменитым Муслей. В Камерном театре Алиса Коонен блистала в роли Кручининой, в Вахтанговском — «Мадмуазель Нитуш», а в Большом зале консерватории — концерт из сочинений Прокофьева: автор — за дирижерским пультом. Тянулись новые нитки метро, открывались станции: «Бауманская», «Измайловский парк культуры и отдыха имени Сталина», «Сталинская», «Электрозаводская». В зоопарк из Новосибирска переехали олени, львица, пятнистая гиена и белый медведь. Весь город — в новогодних елках, украшенных ватой, самодельными игрушками, бумажными гирляндами. Детей стали отправлять в дома отдыха, их вывозили автобусами прямо из Бахметьевского гаража, где ремонтировались фронтовые машины и делали детали для «катюш». Керосин — по талонам. Спорт расцвел. По утрам небо столицы свободно окрашивалось фабричными дымами. Но главное — из эвакуации толпами возвращались москвичи.

Ванина Коротков обнаружил наверху старой, полуразрушен- ной голубятни в центре двора, вместе с мальчишками приколачивающим ржавую сетку к вольеру. Коротков сунул два пальца в рот и пронзительно свистнул. Ванин перегнулся через ограждение, собрал в горсть зажатые в губах гвозди и улыбнулся:

—Не-а. Не вспорхнем. Рановато.

Он отдал молоток сыну и спустился вниз. В старом засаленном ватнике и кожаной ушанке с подвязанными на макушке наушниками Ванин был похож на истопника.

—Вот, понимаешь, голубятня мальцам понадобилась, — сказал он, пожимая руку. — Разрешили, наконец, — слыхал? — сизарей в Новогиреево даром раздают. Завтра праздник, уроков нема́. Чем в пристенок резаться на бычки, пусть лучше ремонтируют голубятню, черти… Чего у тебя?

Они сели на скамейку, на спинке которой лежала аккуратно сложенная шинель Ванина. Мимо торопливым шагом, мелькая крепкими, обтянутыми чулками икрами, прошла миловидная девушка в перешитом коротком полушубке. Ванин с Коротковым проводили ее глазами.

—Шифровка прилетела. От Рихтера, — сказал Коротков, давая Ванину прикурить от своей сигареты. — В Берлине убит Эрик Леве.

—Это который физик?

—Тот самый. Из Цюриха.

—Что значит убит?

—Убит. Застрелен на улице. Три дня назад… В Берлине он встречался с Зибертом, гостил у него на Рождество.

—А Рихтер откуда знает?

—Совпадение. Его вызвали на место преступления. У них там дефицит с кадрами. Рихтер как раз дежурил. Так что видел труп Леве собственными глазами. Два выстрела. Документы, деньги — всё при нем.

—Сколько дней он пробыл в Берлине?

—Девять. Судя по всему, это не гестапо. Его бы взяли. В крайнем случае — вели бы. Какой смысл убивать? А после — вызывать крипо, устраивать спектакль. Чего ради?

—Да, глупо. Гестапо так не работает. На инсценировку не похоже. Совсем не похоже. Тут что-то другое. — Ванин посмотрел на голубятню, где мальчишки спорили, с какой стороны приколачивать насесты. — Для гестапо наверняка не было тайной, что Леве общается с Зибертом.

—Мда… Его попросту ликвидировали… — Коротков сплюнул под ноги в снег. — Но зачем?

—Зачем — второй вопрос, — вздохнул Ванин. — Кто? Ответив на вопрос «кто?», мы ответим и на вопрос «зачем?».

—Может, что-то личное? — предположил Коротков и тут же засомневался: — Хотя с сорок второго он в Швейцарии. Вместе с женой…

—Да нет. Старик. Какие уж тут страсти?

—Если не гестапо, то, может, кто-то из сопутствующих ведомств?

—Опять же — зачем? Убивать ученого, способного разбираться в вопросах ядерной физики, профессора Цюрихского университета. Не знаю… Как-то это связано с Зибертом, не считаешь?

—Возможно… Зиберт, несомненно, под присмотром… Но Леве слишком недолго находился в Берлине. Смысла нет… Нет смысла.

—Это либо ошибка, либо сигнал. Предупреждение кого-то о чем-то. Либо ни то, ни другое… Вот и гадай… А Рихтер? Рихтер что?

А Рихтер, он же Вилли Гесслиц, не знал, что и думать. Ему известно было лишь то, что Эрика Леве разрабатывал Хартман, известный в Москве под псевдонимом Баварец. А задание, полученное из Центра, гласило: обеспечить физику связь и оказывать ему содействие там, где это будет возможно. И ждать дальнейших инструкций.

Убийство Леве обескуражило Гесслица не меньше, чем руководство в Москве. Он сделал все, чтобы повесить это дело на себя, но в крипо посчитали, что происшествие не стоит того, чтобы тратить на него время, и провели его по линии бытового происшествия, чтобы поскорее закрыть. Со времени покушения на Гитлера криминальную полицию до того прочно связали с гестапо, что зачастую трудно было разобрать, чем различаются обязанности двух ведомств. Гестапо следило за уголовщиной, а крипо по указке людей Мюллера