Больным и здоровым. В поддержку и утешение - Татьяна Петрова

В возобновлении своей болезни, и притом с такою ужасающей силой, я усмотрел наказание Божье и, уже не давая место никаким сомнениям, решил отдать свою рукопись в печать:

верующим – на радование,

сомневающимся – на укрепление,

миру – на поругание.

27 сентября 1901 г.

Духовные очи

Из бесед со старцами

Безбожное, безверное время настало для Православной России: одной плотью и ради плоти стал жить русский человек, и забыл он о жизни духовной. По названию только слывет он православным христианином, а духом своим уж не тот он стал, что был еще так недавно, когда веровал в жизнь духа, а на плоть свою смотрел, как на временное жилище. И когда жили так русские люди, легко тогда переносили они все скорби житейские, веруя в воздаяние от Господа в жизни вечной, а на смерть, стараясь при жизни исполнять Божии веленья, смотрели, как на желанное освобождение от горя и болезней и на переход в обители райские, где ждет вечная радость и слава всех, при жизни своей земной благоугодивших Господу. И жилось тогда по вере всем легко. Всякое зло, всякая обида, всякое горе – все переносилось бодро, а некоторыми даже и с радостным благодарением: Христа ради терпели, Господа ради, Который и Сам за наше спасение столько претерпел, что и не в подъем никому из человеков.

Рая люди ждали за терпение, оттого и терпели. Ну, и то сказать, ждали рая на небе, да и на земле терпением своим много блага созидали. Оно и понятно: терпел один, глядя на него другой, третий; друг другу уступали, друг другу прощали, старших почитали, начальства боялись, друг друга уважали, богатым не завидовали, бедным благотворили, убогих жалели, странников кормили и согревали, на Церковь Святую уповали, как на мать родную. И созидалось, и росло, и крепло на страх врагам великое, Богом хранимое царство Русское, Православное. А за последние годы куда что подевалось?.. Стали люди русские жить не по-Божьи, преступать святые Божии заповеди, и отошла от них благодать Божия, а с ней ушла и вера, и настало в Земле Русской великое разорение: озверели православные, хуже зверей диких стали, и конца краю не видится народной гибели…

Хотят на зле добро строить, душегубством брата жизнь создать веселую, привольную!.. Ой, не расти на репейнике винограду, на крапиве колючей не расти сладкой малине! Оглянитесь-ка кругом себя, люди русские, – те, чья голова еще умеет свою думу думать, своего разуму еще не утратила: чем вся эта буря зла и неверия кончится? Опомнитесь!..

– Бога нет! – на все лады завыли волки и шакалы лжеучительства, – кто и где Его когда видел?..

И на весь этот зловещий вой десятки, сотни, тысячи голосов безумцев всякого звания и состояния отозвались безумным воплем:

– Нет Бога! Кто Его видел?

Сатане того только и нужно было: и попали богоотступники из-под природной власти Божией в добровольную кабалу к нечистому. По делам, что теперь творятся у нас на Руси Православной, видно, чье теперь стало царство…

И вот, припомнилось мне, как в Оптиной пустыни один знакомый мне старец – иеромонах, из образованных, родовитых дворян, сказывал мне о своей беседе с петербургским извозчиком. Было дело это давно, лет тридцать назад, но сказ этот и доселе еще новенький. Послушай-ка его, человек русский: может, он к чему-нибудь тебе и пригодится!..

«Было это, о чем я вам хочу рассказать, – так повел со мною беседу старец-иеромонах, – годков 25–30 тому назад. Я был в то время молодым еще художником, кончавшим свой академический курс в Академии Художеств. Уже и тогда дух неверия и отступничества сильно действовал в русских людях, хотя больше в высшем сословии, чем в простолюдинах; но уже следочки этого духа и тогда стали прокладываться в душу народную, – и там начинала заводиться та гниль и червоточина, которая теперь обуяла с такой силой молодое деревенское поколение, особенно то, которое простоту и правду бесхитростной деревенской жизни, простор полей, лугов и лесов променяло на чванливость и ложь городской тесноты и каменных бездушных фабричных и заводских острогов.

Случилось мне раз в то время засидеться на вечере у знакомых, живших у Таврического сада. Было что-то около двух часов ночи. Вышел я из гостей на улицу и сразу попал в прескверное положение: кругом по всей улице – ни души, а за вечер выпал мокрый снег, облившийся затем дождем, и вся эта петербургская каша схватилась легеньким морозцем с добрым петербургским сквозняком, на перекрестках доходившим до степени шторма. С Таврической мне, при таких-то благоприятных условиях, предстояло добраться до 12-й линии Васильевского острова, где была моя квартира, то есть часа полтора ходьбы, да и то по хорошей погоде, а не по такой мерзости, которая бушевала в ту памятную для меня ночь. А памятна мне эта ночь стала по одной встрече, которая мне лишний раз доказала, что во всяком положении можно служить славе Божией и душе ближнего. Так вот, вышел я на Таврическую улицу при таких-то условиях и остановился в раздумье. Что было делать? Назад идти ночевать к знакомым нельзя было и думать: человек я еще был сравнительно молодой, а там дочери невесты; домой идти… страшно было себе и представить… Выручил случай – по-мирскому, а по-нашему, поверующему – неисповедимая судьба Божия: среди необозримого пустыря Таврической улицы, в зловещем вое ветра я вдруг к великой своей радости услыхал звон копыт о мостовую и стук приближающегося экипажа, а вскоре показалась и извозчичья пролетка, запряженная добрым рысаком. Ехал извозчик легонькой рысцой, порожняком и, видимо, держал путь домой, ко двору, на отдых: у петербургских извозчиков, по небрежной независимости их посадки в экипаж, это сразу заметно. Я было упал духом, зная, что такой извозчик седока не посадит ни за какие деньги; тем не менее энергия отчаяния придала мне силы его окликнуть.

Извозчик на мой зов только махнул рукой… Я бросился к нему с воплем:

– Ради Бога, свези меня домой. Что хочешь возьми, только довези меня до дому! Извозчик приостановил лошадь.

– А далеко дом-то ваш? – спросил он голосом, мало подававшим надежды на удовлетворение моей просьбы.

Я ему с трепетом, сознавая всю огромность расстояния, указал свой адрес.

– Эва, к рожну какому! – протянул извозчик. – Нет, барин, не по пути – крюку больно много: ко двору пора!

Но, несмотря на кажущуюся решительность отказа, я в голосе его почувствовал как бы сострадание к моему горестному положению и уже прямо пристал к нему, как с ножом к горлу. Смягчилось извозчичье сердце, и за полтинник, как бы из милости, я, облегченно вздохнув, катил по направлению к своей 12-й линии.

Путь был неблизкий, а петербургские извозчики – народ разговорчивый: прокатив меня один небольшой перегон доброй рысью, мой возница пустил свою лошадь легонькой трусцой и, в сознании оказанной мне услуги, обернувшись ко мне вполоборота, он повел со мной беседу.

– Дивные дела творятся на свете, господин! Слышь, господа сказывают, Бога отменили: нет, мол, ни души у человека, ни Бога никакого нет, а всему делу выходит, по-ихнему, голова – обезьяна. От обезьяны, значит, и род человеческий весь пошел… Диковинное дело: жили, жили люди, все в Бога верили, а напоследок выходит: ни Бога нет, ни души нет. Надысь, вот, не хуже тебя, барина возил – видать, что из ученых: уж он мне толковал, толковал об этом об самом. Складно у него все это выходило, – не хотя поймешь и поверишь; и вышло, что были мы все – дураки простоволосые: на какое-то там Царство Небесное располагались, а земное проворонили, – по усам текло, а в рот не попало. Какое там Царство Небесное, коли и Бога-то никакого нет, а душа – пар, все равно, что в машине?

– Так тебя этому-то твой барин обучал? – спросил я извозчика с негодованием.

– А ты-то сам разве по-иному, что ли, думаешь? – на вопрос мой ответил он вопросом.

– Как я думаю, о том мы с тобой потом, если хочешь, поговорим; а ты мне на мой-то вопрос ответь, – сказал я извозчику.

– Что ж тут отвечать? Вестимо – нет Бога: кто Его когда видел?.. Я вот не видел, ты не видел. Кого ни поспрашаешь, никто не видал: а чего не видали, значит, того, стало быть, и нет.

– Эх, ты какой! А Америку ты видел?.. Нет?.. Стало быть, по-твоему, и Америки нет?

– Я-то хоть не видал, а слыхать только слыхал, да зато ее другие видели.

– Ну, другие видели, а ты им так и поверил?

– Как же не верить, когда люди видели? Да вон о ней и в книгах пишут, – мы ведь тоже грамотные: ну, значит, и есть эта самая Америка.

– Так-то вот, друг милый, – сказал я, – и Бога люди видели и тоже и о Нем в книгах пишут. Стало быть, если рассуждать по-твоему, и по-твоему должно выходить, что Бог есть.

– Какие ж это люди Бога видывали?

– А Божьи угодники – преподобные. Они и Господа Иисуса Христа видели, и Матерь Божию, и других святых Божьих. А что видели, о том как они сами, или с их слов, и писали.

– Ну, уж этому, барин, трудно что-то верится: Америку там твою, раз она на земле, нетрудно видеть, – поехал туда, на чугунке, что ли, али на пароходе, вот и увидал. А Бог-то, разве к Нему доедешь, чтобы на Него поглядеть?