Больным и здоровым. В поддержку и утешение - Татьяна Петрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Необъяснимый прилив любви и нежности, не то сожаления, не то родного участия, потянули меня следом за странником. Почти около могилки отца Серафима я его догнал и, не говоря ни слова, сунул ему какие-то первые попавшиеся под руку монеты.
– Спаси тебя Христос, раб Божий Сергий!
– Откуда ты имя мое знаешь?
– Господь посылает узнавать своих! Помяните раба Божия Андрея! Храни вас Господь!
Фигурка тихо отошла и скрылась в глубине ночи. Я успел только разглядеть чудесный, глубокий взгляд, да высокий, открытый лоб с откинутыми назад длинными, вьющимися волосами молодого красивого лица. Кто ты, раб Божий Андрей? Отчего мне так тепло и радостно стало на сердце, точно встретился я не с тобой, безвестным, а с близким, дорогим, любимым существом? Не общая ли небесная родина, далекая, едва достижимая, едва постижимая, тянет с неудержимою силой наши изболевшиеся души? Не она ли?!.
21
За Литургией на следующий день напало на меня то состояние духа, которое отцами Церкви называется «нечувствием».
Полная невозможность сосредоточиться в молитвенном настроении, скука, какое-то непонятное душевное томление – хоть беги вон из церкви. Даже мысли какието богохульные стали лезть в голову. Не в первый раз доводилось мне испытывать такое настроение, и всякий раз с особенною силой оно охватывало меня в день Причащения за Литургией. Чувство Иуды, какое-то духовное предательство. Надо самому пройти через это чувство, чтобы его понять и оценить по достоинству. Само оно не поддается описанию, которое могло бы выставить его в надлежащем свете…
Вдруг точно освежающая струя чистого воздуха влилась в мертвящую скуку моей тоскующей души… слеза молитвы тихо скатилась… загорелось сердце и исполнилось блаженной радости пред грядущим Великим Таинством… Рядом со мною на коленях, охватив руками склонившуюся до земли голову, весь отдавшийся пламенной молитве, стоял раб Божий Андрей, мой вчерашний странник.
Я не заметил его прихода, не видал, как он встал рядом со мной, но я всем сердцем своим почувствовал его близость, и молитва его невидимо перелилась из его переполненной души в совсем было закрывшееся для молитвы мое сердце… Перед Св. Чашей я стоял уже не как Иуда, предающий целованием своего Господа, а как разбойник, Его исповедующий. Твоя молитва, раб Божий, спасла меня от страшного осуждения!
После Причастия я не нашел в соборе моего молитвенника. Не сказав мне ни слова, даже не взглянув на меня за все время, пока шла Литургия, он ушел так же незаметно, как и появился.
Мой отец иеромонах, спутник из Дивеева, служивший в сослужении с другими обедню, за которой я сподобился причаститься, зашел за мной в монастырскую гостиницу, и мы вместе отправились до трапезы на могилку батюшки отслужить последнюю панихиду, в келью его – пропеть последний молебен. Послушник из гостиницы да я составляли клир. Ах, какое это дивное и чудесное чувство молиться не по заказу и не за заказною требой! Петь самому и в то же время самому молиться!..
Из батюшкиной кельи, знакомым уже путем, мы пошли с отцом иеромонахом к святому источнику. В этот день и он, и я – должны были уехать из Сарова. Кашля моего как не бывало; другая моя болезнь настолько ослабела, что я чувствовал себя почти здоровым. Только в левом ухе от моего жестокого носоглоточного катара оставалась глухота, еще не затронутая благодатным действием чудесного лечения.
В купальне источника я встретил опять раба Божия Андрея. Только что, видимо, он выкупался. Вода со смоченных волос течет струйками по радостному лицу… Сам весь такой маленький, тщедушный, а глаза из-под высокого белого, как слоновая кость, лба так и улыбаются приветливою улыбкой.
– Опять Бог привел свидеться. На этот раз это была наша последняя встреча… Последнее мое купанье в источнике отца Серафима довершило мое исцеление: томившая меня глухота и шум в левом ухе исчезли моментально, как только я успел плеснуть на него водой из-под крана благодатного источника…
Вечером того же дня я уехал из Сарова. Прощаясь с саровским отцом гостинником (так в монастырях зовутся заведующие монастырскими гостиницами), я поведал ему свою радость.
– Воздайте, – сказал он, – благодарение Господу! Наш отец Серафим непрестанно подает верующим исцеление. Так и я, грешный, за его святые молитвы исцелен был водой его источника. Да не один я… Любого из нашей братии спросите – ни одного не найдете, кто бы не пользовался в своих недугах благословенною водой святого источника. Калек, расслабленных, параличных к нам возят отовсюду. Какие с ними-то чудеса бывают!.. Наш батюшка всех приемлет и за всех молитвенно предстоит пред Господом!..
Видимо, исцеление не в диковину! Какой бы гвалт подняли католические монахи, доведись чуду моего исцеления совершиться в их местах паломничества! Сколько бы протоколов было написано, сколько бы печатей приложено для рекламирования своей святыни!
Стоит вспомнить Лурд. Может ли с чем быть сравнима эта благоговейная простота:
«Воздайте благодарение Господу!..»
И только. Прославление святого места со смиренною верой представляется Самому Господу. Это, действительно, вера, это истинно та любовь, которая «не ищет своего».
22
Обновленный телом и духом, вернулся я домой. Узнал о пожаре, о котором я уже писал в начале в своих воспоминаниях, узнал и еще нечто более удивительное. Служанка наша, девушка еще очень молодая и редко чистой души, две ночи подряд перед самым моим отъездом в Саров видела один и тот же сон: приходил к ней какой-то сгорбленный старик, одетый во что-то похожее на свитку и подпоясанный чем-то вроде полотенца. Старичок все просил ее доложить мне о своем приходе, а я ему будто все отказывал в приеме. В последнюю ночь, стало быть, с 18 на 19 июля, когда и мне снились две иконы Божией Матери, старичок опять во сне явился нашей служанке и опять просил меня вызвать к нему. На этот раз я будто ответил: «Хорошо, выйду к нему! Пусть подождет!» А старичок, которому мой ответ был передан, смиренно сказал: «Ну что ж, я подожду! Я ведь у вас здесь часто бываю!» 19 июля вечером я уехал в Саров, и сновидение более не повторялось.
Я показал служанке портрет отца Серафима, данный мне в благословение отцом игуменом, и в отце Серафиме она тотчас признала виденного ею во сне старичка.
Был ли то действительно отец Серафим – один отец Серафим знает!
Что касается меня, то я знаю только, что все описанное мною здесь одна сущая правда. Ум мой говорит мне: умолчи о случившемся, сохрани его в сердце своем для себя и для близких, которые поймут тебя и не осудят, потому что и тебя знают и знают все, с тобой бывшее, а сердце, пламенеющее любовью к угоднику Божию, властно требует громкой благодарности, запрещает лукаво мудрствовать и… странно: когда хозяйственный недосуг и горькие заботы, которыми так чревата стала теперь жизнь работника на черноземной ниве, вынуждали меня отвлекаться от велений сердца, я вновь начинал, хотя и смутно, чувствовать как бы возвращения своих исцеленных недугов.
Брался за перо, и опять – ни тени прежнего нездоровья…
«Дивен Бог во святых Своих, Бог Израилев!»
23
На этом месте 27 августа 1900 года была закончена моя рукопись и была готова, чтобы сдать ее в безбоязненные руки тех искренних и честных людей, которые наперекор ядовитому дыханию злобного духа века сего не убоялись бы отпечатать ради Божьей и святого угодника славы мое немудрое повествование. Но прошел год, а рукопись все лежала и лежала… Что помешало мне?
Прежде всего – неуверенность в действительности и длительности моего исцеления: а ну как в самом деле экзальтация, самовнушение?! Да не будет ми лгать на святого!
Неуверенность эта поддерживалась еще и тем, что, чем дальше отходило в область воспоминаний мое путешествие, тем здоровье мое становилось хуже, хотя ухудшение это, как небо с землей, не могло сравниться с тем, что я испытывал до своей поездки. Я все чего-то ждал или, вернее, меня что-то удерживало, а тем временем первый пыл благодарности стал понемногу затихать, соображения чисто человеческого самолюбивого страха – что скажут? да нуждается ли святой в моих неумелых прославлениях? да принесет ли мое повествование кому-либо пользу взамен насмешек и глумлений мира, которыми я несомненно буду удостоен? – все это исподволь заставило меня забыть то, что я считал своим долгом, пока не грянул гром, и я не… перекрестился. Ровно год истек с того дня, как я окончил писать свои воспоминания о Сарове и Дивееве: я простудился на полусмерть, и мой недуг с такою силой вдруг возобновился, что моя душа три недели подряд буквально расставалась с телом. Опять спасла меня и исцелила вода из святого источника отца Серафима, оставшаяся в небольшом количестве от раздачи верующим, и только она одна, потому что других лекарств я не употреблял.
В возобновлении своей болезни, и притом с такою ужасающей силой, я усмотрел наказание Божье и, уже не давая место никаким сомнениям, решил отдать свою рукопись в печать:
