Нерон. Безумие и реальность - Александр Бэтц

сначала заговорил он сам. Не слишком вдаваясь в подробности, но и не упуская ничего важного, carnifex описал изумленному сенатору, что сейчас произойдет. Его раздели до самой нижней туники и, вытянув его руки над головой, привязали к перекладине экулеуса. Запястья и лодыжки затянули прочными веревками с лебедкой, которая при необходимости использовалась для растяжения конечностей и тела до тех пор, пока они не ломались. Если человек находился в таком положении, то также использовались и железные инструменты, раскаленные или не раскаленные. Завершал демонстрацию uncus, железный крюк, функция которого казалась очевидной. Сенатор без обиняков выложил Тигеллину все, что тот наверняка хотел услышать. Назывались имена, много имен. Для ушей carnifex большинство из них звучало очень благородно. Но и это его не касалось (рис. 20)[1244].

Рис. 20. Экулей – стандартное орудие пыток времен империи. С помощью этого устройства палачи Нерона расправились с заговорщиками в 65 году. Гравюра из Trattato degli instrumenti del martirio («Об орудиях мученичества и способах пыток») Антонио Галлонио, 1591 г.

Württembergische Landesbibliothek, Stuttgart / Antonio Gallonio (1591): Trattato de gli istrumenti di martirio e delle varie maniere di martoriare usate da’ gentili contro Christiani, Rom (Kirch.G.qt.747)

Заговорщики

Весной 65 года с помощью безымянного carnifex и нескольких заплечных дел мастеров, tortores, был раскрыт первый крупный заговор против Нерона, созревший в кругах аристократии. По словам Тацита, своими ужасными орудиями мучители напугали не только сенатора Флавия Сцевина, но и всадника Антония Натала[1245]. Прежде чем дело приняло серьезный оборот, Натал выложил все как на духу, а затем Нерону и его помощникам пришлось устроить зачистку.

Но обо всем по порядку: в какой-то момент, вероятно, в первой половине 64 года, несколько представителей высшего римского общества собрались, чтобы обсудить переворот. Как в случае с любым заговором, его отправную точку определить невозможно. Однако у заговорщиков были планы убить Нерона еще во время пожара 64 года, так что в любом случае назревал мятеж долго[1246]. По сути, заговорщики не стремились вернуть республиканский строй, как это было присуще почти всем аристократам: скорее, они желали, чтобы государство возглавил новый принцепс[1247].

Решающая роль была отведена сенатору Гаю Кальпурнию Пизону, происходившему из влиятельной семьи, поэтому обстоятельства, раскрытые в 65 году, стали известны как заговор Пизона. Такое название позволяет предположить, что влиятельный сенатор в лице Пизона, олицетворявший полную противоположность всему тому, за что выступал Нерон, возглавил тщательно спланированную попытку переворота. Почти ничего из этого не соответствует действительности, если верить характеристике Пизона у Тацита[1248]. Сенатор был кем угодно, только не политическим лидером[1249]. Тацит лишь подчеркивает несколько мягких черт характера Пизона, которые, хотя и не вызывают отторжения, но явно не свидетельствуют в его пользу, когда речь идет об убийстве императора. Пизон был дружелюбен и обходителен, даже щедр, но не более. Несерьезность, отсутствие самообладания, беспечность, дерзкое поведение и иллюзорная работоспособность, а также склонность к разврату – такими качествами, по словам Тацита, обладал Пизон. Нерона можно описать практически теми же словами. Но параллели между императором и заговорщиком зашли еще дальше: во времена Калигулы, вероятно, около 40 года, неизвестный молодой поклонник написал оду Пизону. Очевидно, за Laus Pisonis, как обычно называют этот панегирик, стояло желание попасть в ближайшее окружение высокопоставленного сенатора с тонкими чертами лица[1250]. Стихи не перестают захлебываться от восторга, причем в неожиданных местах: Пизон владеет лирой так, словно его учителем был сам Аполлон, а в игре с мячом он проявляет такую ловкость, что народ замирает в восхищении. Наконец, он продемонстрировал высочайшее мастерство и в ludus latrunculorum[1251], стратегической настольной игре, которая не в последнюю очередь пользовалась большой популярностью среди простых граждан и солдат[1252]. Трудно игнорировать тот факт, что Пизон был призван стать наследником Нерона, в некоторых отношениях представляя собой что-то вроде облегченной версии императора. Вероятно, только из-за этого Пизон показался Тациту подозрительным.

Возможно, сообщники посчитали Пизона подходящим кандидатом, потому что когда-то он лично пострадал от «плохого» императора – что, конечно, было в его пользу в глазах многих современников-аристократов. Случай Пизона был особенно обидным (хотя и странным): в день свадьбы Пизона с благородной Корнелией Орестиллой на праздник явился Калигула и увел Корнелию прямо в собственную спальню. На свадебном ужине он предупредил Пизона: «Не смей возлежать с моей женой!» Несколько дней спустя император устал от Корнелии, но не позволил ей вернуться к Пизону. Когда Калигула узнал, что они все еще встречаются, то отправил их в изгнание – каждого по отдельности. В конце концов пару вернул домой Клавдий[1253].

Страдание порождает доверие. Роль Сенеки оказала аналогичное воздействие на многих скептически настроенных наблюдателей после восшествия Нерона на престол. Сенатор, долгое время томившийся в ссылке при Клавдии, смог с гораздо большей уверенностью возвестить о новых славных временах при Нероне, чем любой из придворных. Даже если Пизон говорил о Калигуле, а не о Клавдии или Нероне, тут уже каждый испытал на себе абсолютную власть принцепса. И императорский произвол, капризы и вопиющее злоупотребление властью снова стали проблемой.

По мнению Тацита, который отводит заговору Пизона немало места в «Анналах», группа, объединившаяся для устранения Нерона, была довольно пестрой, и мотивы отдельных участников также отличались экстравагантностью[1254]. Поэт Лукан, племянник Сенеки, ненавидел своего бывшего друга Нерона за то, что тот запретил ему выступать якобы из зависти к его выдающемуся поэтическому таланту. Это задело гордую душу поэта, которому теперь было мало просто высмеивать талант императора, также занимавшегося поэзией, нелепыми сравнениями[1255]. В последующих книгах своего главного труда «Фарсалии» Лукан начинает довольно откровенно критиковать реалии принципата, что вполне могло соответствовать его политическим убеждениям, но с таким же успехом могло быть направлено исключительно против Нерона[1256]. Мотивы сенатора Афрания Квинкциана, другого фигуранта этого дела, безусловно, не были идеалистическими. Аристократ был известен особыми сексуальными предпочтениями, причем настолько, что Нерон грубо высмеял это в эпиграмме. Оскорбленный сенатор жаждал мести. Некоторые всадники также присоединились к заговору, в том числе вышеупомянутый Натал. По словам Тацита, этих людей заботила исключительно экономическая выгода, возможная в результате запланированного переворота. В конце концов, полной загадкой, даже для Тацита, является участие в заговоре сенатора Флавия Сцевина – именно он сталкивается с палачом во вступлении к этой главе. Сцевин был совершенно деградировавшим аристократом, который бо́льшую часть времени находился в состоянии алкогольного опьянения из-за расточительного образа жизни и пристрастия к роскоши. Сцевин считался другом Петрония, того самого советника «хорошего вкуса» Нерона (arbiter elegantiae), который, по словам