Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

подлинностью и силой. Однако в них присутствовало еще и Непроявленное, Невидимое, далеко превосходящее то, что воспринимает ум и видят глаза.

Кент казался земным человеком, но это не умаляло его способности в мельчайших, но убедительнейших деталях свидетельствовать о реальности предсуществования высшей правды и красоты, лежащей в основе видимого мира.

А Рылов воплотил в своем полотне чистейшую романтическую красоту, проникающую в самую глубину души человека именно в безлюдье, где никто и ничто не мешает созерцать весь Мир и себя как сотворенного с ним вместе и вмещающего в себя тот же самый дух.

В литературе же сходные впечатления производили на Михаила многие вещи Олега Куваева и Андрея Скалона. И если при чтении Куваевских рассказов у него нередко замирало сердце, как бывало в походах при столкновениях с красотой, спокойствием или яростью Мира, то при погружении в повести, романы и рассказы Скалона оно замирало еще и от особого восхищения тем, как непостижимо дивно и полно удавалось писателю воспроизводить то, что казалось невозможным передать словами. Михаил определенно считал, что подобного Скалону мастера одухотворенной прозы в русской литературе XX века не было, а то и вообще не было нигде и никогда. Кое-где в своих романах и повестях к этому уровню духовоспроизводимости сути Бытия приближался тоже очень ценимый Михаилом прекрасный писатель Юрий Сбитнев.

Все трое – Куваев, Сбитнев и Скалон – впечатлялись жизнью и красотами Мира прежде всего в Сибири, в глубине и на окраинах громадного и малолюдного пространства империи, в котором имелось все, что только может с предельной силой воздействовать на разные стороны человеческой личности – на ум, на сердце и дух. Вполне сознавая, как мал его опыт познания этой великой страны после шести предыдущих путешествий по Сибири, Михаил все-таки радовался и гордился тем, что ему выпало получить хотя бы такой. Тянуло, невообразимо сильно тянуло еще и еще раз оказаться лицом к лицу с ее первозданной мощью и красотой, но вот не сосредоточился на этом, не сумел и не смог. Да и затраты требовались громадные – не по карману. Но…Но можно было последовать своей детской мечте стать географом. География была, пожалуй, единственным предметом в школе, который нравился Михаилу весь целиком. Поэтому казалось вполне вероятным, что, выбери он ее как профессию, то будет потом работать по призванию, то есть путешествовать. В геологи, как Куваева и Сбитнева, или в охотоведы, как Скалона, Михаила совсем не тянуло. А других специальностей, позволяющих подолгу работать «на природе» как будто бы и не было. Но Михаил не пошел в любимую географию. Когда он заканчивал школу, эта наука, казалось, уже почти исчерпала свой предмет – причем так казалось не только ему, но и многим другим, в том числе и географам. Как, оказывается, все они тогда заблуждались! Почему никому не могло придти в голову, что описывать Землю никогда не будет напрасно, как ненапрасно будет каждому новому поколению художников писать обнаженную женскую натуру несмотря на то, что обнаженных женщин без счета написали их предшественники! Ведь Мать – Земля тоже принадлежала к женскому полу, только при этом она была Сверх-Женщиной и Сверх-Матерью, а не просто местообитанием человечества, и, сколько ее ни описывай, все будет мало. А еще Земля была крохотным космическим кораблем, жизненным ковчегом в полном тайн, перспектив и угроз почти непроявленном космическом Океане с редкими островками Света среди Тьмы, таящей в себе все неисповедимое, корабль, которой изо всех сил надо беречь, чтобы не допустить его и своей погибели. Сибирь почему-то внушала Михаилу надежду на то, что Земной корабль еще способен выдержать долгий путь. И то же самое, пожалуй, внушал великий Американский Север – с его Канадским Полярным архипелагом, Горной Аляской, Британской Колумбией, Гренландией, Лабрадором, Ньюфаундлендом, Великими озерами Канады и США. И если можно было считать окончательно упущенными возможные и хорошо продуманные Сибирские маршруты по Чукотке, Камчатке, Таймыру, плато Путорана, Алтаю, Саянам, Становому хребту и хребтам побережья Охотского моря, по Уссурийскому краю, то тем более несбыточными были сами собой напрашивающиеся маршруты Американского континента! Какое это было упоительное занятие – мечтать о походах, вглядываясь в карты! По связанности речных систем между собой Америка явно превосходила Сибирь. Америку можно было пересечь всю наискосок с северо-запада на юго-восток всего с одним волоком! Но и это не все! Можно было повторить пересечение континента и другими путями едва ли не столь же естественными, как первый! Сибирь было мысленно просто пересекать только с юга на север. Обь от Алтая, Енисей от Монголии или Саян, Лену почти от Байкала или от Олекмы, наконец, Колыму и все это до самого Ледовитого океана! Зато с запада на восток или наоборот – пройти водными путями было необычайно долго и трудно. После времен землепроходцев, пожалуй, единственным, кто сумел это сделать в течение трех лет, был воистину великий путешественник Евгений Павлович Смургис – дальневосточный охотник-промысловик. Сколько ему пришлось хлебнуть, выгребая на большой лодке – бурмантовке с двумя парами весел (правда, оборудованной подвижными сидениями – слайдами) против ветра и сильного течения на протяжении тысяч километров – почти что пером не описать! Достаточно упомянуть одно – он прошел весь бассейн Енисея – от острова Диксон в его устье через Ангару и Байкал, а затем по Уде ПРОТИВ течения. Иногда у него имелся напарник, иногда – нет. Но уникальное упорство инициатора уникального маршрута было вознаграждено – с несколькими партнерами (по очереди) и без таковых – он прошел из Европы, то есть из бассейна Атлантики, в Тихий океан, и при этом лишь одна великая река – Амур – текла в нужном ему направлении с запада на восток. Остальные великие реки заставляли его двигаться пологими галсами в основном с юга на север и с севера на юг, примерно как яхте в бурном море против сильного ветра. Только каждый галс, как и каждый контргалс имел у Смургиса протяженность в три, а то и пять тысяч километров. Весь свой путь Евгений Павлович проделал как простой путник, без спонсоров и рекламы. Единственное послабление, которое он позволил сделать себе – это перевозить лодку через волоки, потому что иначе ему пришлось бы несколько раз бросать свое судно и строить новое. Умом Михаил был в состоянии оценить величине этого подвига, но образно представить себе, сколько волевых затрат потребовал такой путь от человека, обязавшего себя постоянно перемогаться, поскольку сам себя на это обрек – он так и не смог вообразить.

Ведь в общих-то чертах Михаил представлял себе, что значит перемогаться в пути, поскольку ходил в горах с очень тяжелым грузом – до сорока килограммов при собственном весе в шестьдесят, случалось, день за днем греб против сильного ветра до трех недель, выдерживал дожди на протяжении всего месячного маршрута, не раз проходил больше сотни километров бечевой и делал волоки с байдаркой до сорока километров через горные хребты. Но разве все это, потребовавшее от него в свое время всех без остатка сил и действительно ставшее для него очень непростыми испытаниями, можно было сравнить с тем, что преодолел Евгений Павлович Смургис? Разумеется, нет.

Михаил вполне отдавал себе отчет в том, почему он после получения третьего разряда в альпинизме отказался продолжать занятия в этом виде спорта, хотя проявил себя достаточно хорошо и получил очень лестные рекомендации, открывавшие ему дальнейшую дорогу вверх. Его беда состояла в том, что он почти все время перемогался. Ему недостаточно было краткой акклиматизации при перемещении с равнины в высокогорье. Субтильное телосложение далеко не соответствовало атлетическим требованиям горного спорта. Ноги он, правда, накачал. Но по мере совершенствования в альпинизме все большая нагрузка переносилась с ног на руки, а руки у него были слабы. Он их тоже, конечно, потренировал, но для серьезного лазания этого было недостаточно. И он осознанно ограничил себя только туристскими походами, правда, сложными и нередко суровыми, в том числе и горными, не требовавшими серьезного лазания, хотя и без него выматывающими всего без остатка. Кроме этих причин, правда, имелась еще одна – он не хотел ходить один, сначала без Лены, затем – без Марины. А обрекать их на спорт, который он, согласно одному из шутливых, но все равно верных выражений, состоял в переноске тяжелых грузов на большие высоты, Михаил считал недопустимым. И потому, очевидно, обрек на другой, который в том же шутливом стиле определялся как спорт, состоящий в переноске тяжелых грузов на большие расстояния. Но тут он хоть большую часть работы мог взять на себя (хотя и женщинам ох как доставалось!), а в альпинизме это было нереально.

Как ни манили Михаила к себе Гималаи с Каракорумом, они остались для него абстрактной мечтой, лишь временами растравляющей душу. А вот для Коли Черного, с которым в одном отряде значкистов ходил на разряд Михаил (притом