Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

совершенно объективно – ходил лучше Черного) мечта не осталась абстракцией. Он последовательно набирал разряд за разрядом (или карабкался от разряда к разряду – выбирай, как тебе больше понравится, потому что Коля, как и Михаил, вовсе не был заметным атлетом) и в конце концов заслужил себе место в первой советской гималайской экспедиции и там в числе первых четырех штурмовых связок поднялся по всей Северо-Западной стене Эвереста до высоты 7800, где его схватила за горло, высотная астма, заставившая его спуститься вниз, когда самые большие технические трудности были уже преодолены. Но неудача на Эвересте не выбила Колю из седла. В следующей экспедиции в Гималаи он взошел на третью вершину мира – священную Канченджангу, а в последующие годы – еще на два восьмитысячника – Аннапурну и Шиша – Пангму в возрасте пятидесяти лет и старше. Разве это не заслуживало восхищения и даже преклонения за упорство в осуществлении мечты? Разве это допускало упоминание в небрежном тоне, что когда-то ты ходил вместе с Черным и выглядел лучше и умнее его? Да это было бы теперь гнусной ложью, ибо прошлые сравнения не в его пользу Коля своими трудами переломил в свою, он ЗАРАБОТАЛ свои Гималайские восхождения, тогда как Михаил зарабатывать их такой ценой не соглашался.

– Счастливо тебе, Коля! – подумал Михаил. – Счастливо! Даже если твои основные вершины остались уже позади.

А каких высот удалось достичь ему самому? Задав себе этот вопрос, Михаил надолго задумался. Если иметь в виду спортивный туризм, то до уровня мастера спорта он фактически все-таки добрался, хотя после получения второго разряда ни одного из своих походов больше «не оформлял». Однако выдающимся путешественником, как хотелось еще в детских мечтах, он не стал. Таких как он, в одной России были многие сотни, а скорее и тысячи.

Если оценивать успехи в литературе, то количественно они оказались меньшими, чем он надеялся достичь в начале своего писательского пути, а качественно – пожалуй, не хуже. Найдутся ли среди его работ шедевры, Михаил сказать, конечно, не мог, но все же надеялся на что-то в этом роде. Однако, как бы то ни было, опубликовано до сих пор было «ноль», и почти никаких сожалений он по этому поводу не испытывал. Но только почти..

Зато в философии он достиг куда большего, чем ожидал. Почему? Должно быть, Всевышний наградил его за упорство и неотступность от задач, которые мечтал разрешить самостоятельно. Михаил действительно, как говорится, без дураков представлял, как существенно важно для других то, что он сделал для себя и своего окружения.

В инженерном деле, пока он занимался им профессионально, Михаил показал достаточно высокое умение, чтобы постоянно успешно доказывать свою компетентность и подтверждать высокое звание инженера. На заводе электросчетчиков, где он работал молодым специалистом, осталась после него серия компактных настольных электромагнитных прессов, несколько технологических полуавтоматов для производства деталей и узлов электросчетчиков. Для себя он сконструировал из доступных материалов немало вещей для усовершенствования байдарок разных моделей, парусного вооружения и складных тележек малого веса для тяжелого походного груза.

После работы на заводе он попал на работу в ОКБ авиационной промышленности по стандартизации и там несколько переквалифицировался в разработчика систем организационно-технической документации (что тоже требовало серьезных инженерных знаний и умений), а затем и в разработчика систем классификаций, используемых в чертежном хозяйстве для поиска нужных предметов. Именно там и тогда Михаил под руководством своего любимого учителя и шефа Николая Васильевича Ломакина участвовал в создании одного из двух первых в мире дескрипторных информационно-поисковых языков – другим был дескрипторный язык американского профессора – математика Кельвина Муерса. Собственно, после этого вся официальная служебная деятельность Михаила была связана с разработкой информационно-поисковых языков дескрипторного типа и специальных информационно-поисковых тезаурусов. В этом деле он тоже достиг заметных высот и полагал, что входит в состав тридцати – сорока лучших специалистов страны, то есть получил право считать, что проявил себя на данном поприще лучше многих. Однако пользы от его трудов было немного. То есть в теории – порядочно, в практике – мало. В силу советской официальной гигантомании, когда не допускалось планировать к разработке и внедрению ничего меньше общесоюзных систем любого профиля и назначения, что сразу обрекало их на участь жертв коммунистической демагогии, поскольку никогда на памяти Михаила они не финансировались в сколько-нибудь достаточной степени, но из пятилетки в пятилетку продолжали числиться важнейшими научно-техническими разработками с прежними недостаточными деньгами. Политбюро ЦК КПСС, очевидно, надеялось на чудо, направляя ресурсы страны в основном на военные цели. Да и на многие толковые разработки военной техники часто не давали средств, поскольку реализация идей и проектов зависела не столько от их многообещающности или соблазнительности для военных специалистов, сколько от того, сумеет ли инициатор разработки обзавестись покровительством соответствующего министра или заведующего отделом ЦК КПСС вкупе с председателем ВПК. Кое-кому из плодовитых умов удача порой улыбалась. Но в принципе одиночному таланту она сама собой улыбнуться не могла. Разве что после большой задержки, когда станет известно, что что-то похожее уже делают или даже сделали американцы или их друзья.

Не менее скверно сказывалась на реализации творческих инициатив и бюрократическая монополизация всех направлений науки и техники.

Она подразумевала, что во главе любого направления должно стоять одно лицо – все равно – с заслуженным или дутым авторитетом, но одно. От его оценки (или от оценок его клевретов) зависело не только одобрение или неодобрение реализации какого-либо нового проекта, но даже и возможность публикации в научной и технической прессе идеи любого рода под предлогом наличия в ней сведений закрытого характера. Но и патентовать идеи было слишком тяжело. Немногие были согласны пройти весь крестный путь советского изобретателя к официальному признанию. Руководство страны душило творческую инициативу масс с весьма дальновидным прицелом: чем меньше будет разных изобретателей и инициаторов, тем меньше произойдет изменений в жизни, тем прочнее будет существующая власть. Вот и превращалась коммунистическая идея в пустую маниловщину о постройке, как говорилось у Гоголя, «дома с таким бельведером, чтобы Москву было видно» В результате, разумеется, ни дома с бельведером, ни вида на Москву. Короче, ему приходилось создавать лингвистическое обеспечение главным образом для воздушных замков, а для конкретного дела – почти нет. К тому же он постоянно должен был встречаться с надуманными препятствиями в виде заранее принятых и далеких от оптимума решений директивных органов, с которыми Михаил был в принципе не согласен. И хотя он занимался своим официальным делом исключительно для заработка, а не по призванию, ему почему-то было не все равно, делать ли дрянь, раз к этому обязывают, или делать лучше, как обязывали его собственные умственные способности и нежелание проституировать их, но в условиях постоянной конфронтации с теми, кто считал, что с сильными, тем более с начальниками, лучше не воевать – все равно победа будет за ними, он был обречен на нелегкую жизнь. Однако, к собственному удивлению, Михаил обнаружил, что он почти всегда побеждал в итоге, хотя промежуточных поражений избежать, конечно, не удавалось. И его ни разу не заставили делать так, как он не хотел. Заведомо плохие и ущербные варианты в конце концов действительно компрометировали себя – как он и предсказывал. Лучшие варианты, которые долго отвергались и опровергались теми, у кого беспринципность определялась прежде всего слабостью интеллекта, с большими опозданиями принимались, особенно если обнаруживалось, что так как раз и делали за границей. Таковы были обстоятельства, таково было его везение в прямом и переносном смысле этого слова. Карьера заботила Михаила довольно слабо. Он достаточно быстро поднялся на первые ступени иерархии. Там было заметно более хлопотно, но зато какое – никакое начальственное положение позволяло проталкивать собственные решения. Выше, чем заведовать лабораторией или отделом, Михаил совсем не стремился. Дальше начиналась номенклатура с обязательной партийностью и потерей собственного лица. Свое место он занимал без расталкивания конкурентов локтями. Чтобы подняться выше, надо было как-то по-особенному шустрить, интриговать, по меньшей мере льстить и заискивать. К тому же кроме партийности там, как правило, требовалась еще и ученая степень. Михаил проигнорировал и то и другое. Он достаточно хорошо изучил биографии многих типичных кандидатов и докторов, попадавших в его поле зрения, чтобы разобраться в том, за что, как правило, даются ученые степени и звания, служившие неким официально-номинальным свидетельством высокого уровня профессиональной пригодности. Выдвигать собственные оригинальные идеи соискателю степени было не обязательно, часто даже именно нежелательно, чтобы не сердить научного руководителя, в руках и воле которого была судьба диссертанта. К научному прогрессу все это имело очень слабое отношение. Кончено, претендентам на ученую степень не возбранялось знакомиться с литературой по специальности и развивать какие-то идеи – но! Но обязательно при условии, что отправные идеи задал шеф или что эти идеи не выходят за пределы взглядов шефа и одобряются им.

Стандарт поведения соискателя