Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

лишает человека большой доли его самостоятельности, не компенсируя его потери соответствующей помощью в выборе личного пути. Да, духовные указания бывают не лишни, но они слишком общи с точки зрения тех конкретных проблем, которые должен решать каждый сущий. Проповедники могут помочь осознать начальные позиции верующего, могут задать или указать некоторые цели и некоторые ограничения, с которыми он столкнется и должен будет считаться, но слалом среди препятствий все равно должен будет проходить он сам, один, а не кто-то, за чей пояс он будет вслепую держаться.

История доказала, что следовать непосредственно в кильватере даже за величайшими Учителями Божественной Мудрости, такими как Гаутама Будда и Иисус Христос непосильно ни их прямым ученикам, ни более отдаленным последователям без прямой помощи этих гигантов духа – вспомнить хотя бы, сколько раз Христос упрекал своих будущих апостолов в том, что они слабо верят Ему и плохо, с боязнью, следуют за НИМ – до тех пор, пока Он не наделил их сверхспособностями, и они вмиг оказались могущими проповедовать веру Христову на языках, которых никогда не знали, и не получили соответствующую их посланнической роли твердости духа.

И опять же история засвидетельствовала, сколько жесточайших войн и гнуснейших преступлений против личности не только одобрялись церковью, но и прямо навязывались ею и государям, и простым верующим во имя торжества идей величественных Мессий. Это свидетельствует о том, что духовенство и его иерархи вовсе не удосужились внимательно читать священные Писания, которыми обязаны были руководствоваться.

Прочитав Библию, Михаил был поражен, насколько часто действительный смысл ее текстов трактовался священниками извращенно и неверно. Очевидно, их воспитывали на трудах богословов – комментаторов и комментаторов комментаторов, а в первоисточник заглядывали через пень в колоду. Логический анализ заменялся навязанными штампами и заклинаниями. Догматика превалировала над священным духом. Не приходилось сомневаться, что со словом Божьим в буддизме, исламе, иудаизме дело в этом смысле обстояло ничуть не лучше, чем в христианстве. Везде происходили кровавые стычки между так называемыми «ортодоксами» и еретиками, между представителями разных толков в принципе одного и того же вероисповедования, в которых каждая сторона отстаивала только свою правоту и настаивала на греховности и богопротивности суждений и убеждений оппонентов. Что было делать обыкновенному верующему в такой обстановке? Следовать за теми, кто победил оппонентов в войне, в рукопашной схватке, в суде инквизиции или в шариатском суде? И это предлагается признать торжеством Истины в вере?

А как результаты побед догматического духовенства внедряются в сознание взрослых и юных верующих, достаточно хорошо изобразил Марк Твен в своем несравненном шедевре «Приключения Тома Сойера и Геккельберри Финна». Бедный Том воспринимал обязательное хождение в воскресную школу как страшнейшее наказание, при котором у него от скуки глаза лезли на лоб, а единственная мысль, возникавшая за этим лбом, заключалась в том, как бы с наименьшими потерями для себя отбыть его. Это надо уметь – ухитриться добиваться отторжения веры от верующего при такой принудительной церковной педагогике. Узурпировав право на преподавание Истины, церковники больше заботились о сохранении собственной выгоды от своей монополии, нежели о формировании глубоко осознанных убеждений у верующих.

Размышляя над существом информационных процессов в человеческом обществе вообще, Михаил пришел к выводу, что искажение Истины имеет место при любых коммуникациях в любом реальном познавательном процессе, не только в процессе приобщения верующих к Богу церковными методами. Анализ этого явления позволил Михаилу сформулировать три Закона Судеб Истинных Знаний, полученных смертными либо непосредственно от Всевышнего, либо благодаря их благочестивым трудам, одобряемым Свыше.

Даже если считать, что достигший или удостоенный прозрения имеет в своей голове Истину в чистом виде, он, пользуясь далеко не совершенным естественным и специальным языком, не имеющим понятийно-лексических средств для точной передачи значения новых понятий, не может без искажений и ложных или неточных трактовок передать свое откровение или открытие другим лицам во всей полноте и со всеми нюансами, исключающими кривотолки. О том, как давно было замечено наблюдательными и вдумчивыми мыслителями данное явление, свидетельствовала древняя поговорка, исполненная невыразимого сожаления: «Реченная истина есть ложь».

И все же в устройство Мира было Свыше заложено нечто, со временем очищающее реченную Истину от недопониманий, от невольных или злонамеренных искажений, от тенденциозных трактовок, что позволяло Истине в конце концов занять подобающее ей место в знаниях, к которым допущено человечество, в чистом или почти абсолютно чистом виде.

В итоге рассуждений Михаила на этот счет Законы Судеб Истинных Знаний, сообщенных смертным, выглядели следующим образом:

Первый Закон. Получивший Свыше новые истинные Знания не может абсолютно точно и полно воспроизвести их в виде формализованной информации, предназначенной для передачи другим лицам.

Второй Закон. Информация об Истинных Знаниях при передаче ее от лица к лицу в процессе общественных коммуникаций обязательно сопровождается искажениями произвольного и / или непреднамеренного характера.

Третий Закон. С течением времени после многократных передач информация об Истинных Знаниях освобождается от искажений.

В последнем из этих законов, в третьем, устанавливается (или признается), что в результате многократных переходов из рук в руку, от головы к голове образ Истины в информации подвергается разнородным, нередко противоположным деформациям, соприкосновениям со смежными знаниями и в конце концов обретает должную форму – подобно тому, как помещенные в галтовочный барабан будущие шарики для подшипников в результате бессчетных соударений друг о друга и о ребристые стенки вращающегося барабана приобретают почти идеальную сферическую форму и гладкую поверхность.

Михаил писал лист за листом, не заботясь о том, что свободно перепрыгивает с одного предмета на другой, нередко весьма далекий от первоначального. Такой ход размышлений уже давно стал привычным, он способствовал разностороннему рассмотрению объекта и соответствовал не только линейной логике, но и логике ассоциаций с другими объектами, от которых снова можно было вернуться к исходному объекту, получив при этом возможность вести оценку его по иным критериям, чем сначала, но возвращаться не всегда было обязательно.

Пожалуй, «странные» смещения с одной темы на другую можно было сравнить с хождением по лабиринту, где не сразу попадешь в смежное помещение, если вообще попадешь, когда бывает нужно решать, как двигаться дальше, исходя из возможностей, а не из какого-то начального логического плана.

Но в отличие от мифического Тезея у Михаила не было стремления поскорее выбраться из лабиринта познания куда-то обратно – в район или область старта. Разумеется, он знал, что до зала, вмещающего главную Мудрость, он не дойдет, но все же надеялся узнать достаточно много интересного, чтобы считать себя обогащенным навсегда.

Находясь в палатке (не хотелось кормить гнус), Михаил испытывал лишь одно неудобство – оттого, что приходилось писать, сидя на спальнике и держа планшет на коленях. Почему-то европейцам всегда было трудно сидеть в такой позе с вытянутыми вперед ногами.

Время от времени Михаил подминал под себя то одну ногу, то другую. Пока не вспомнил о людях, для которых такая поза была удобной и естественной. Это были эскимосские женщины с картин Рокуэлла Кента.

Глава 14

Всего только три художника из множества других высокочтимых Михаилом живописцев пробудили в нем желание иметь у себя дома их подлинные картины. Одним из первых двух был Рокуэлл Кент, другим Николай Константинович Рерих. Оба писали то, что сильнее всего воздействовало на воображение и чувства Михаила. Море и скалы острова Монхеган; море, скалы и льды Гренландии – это то, что открыл своим зрителям Кент. Ну, а Рерих, естественно, Гималаи, священные Гималаи, как было бы правильней постоянно их называть. Впоследствии к этим двум присоединился еще один мастер – Аркадий Рылов, создатель небольшой картины «В голубом просторе», где были изумительно воплощены холодное синее полярное взволнованное море, далекие скальные острова с шапками снега и льда, голубое небо с цепью кучевых облаков и семь лебедей, рассекавших холодный воздух точно так же, как рассекал своим корпусом стылые воды двухмачтовый парусник, бриг, с белыми прямыми парусами.

Михаил не сразу осознал, что побуждало его иметь подлинники вещей этих авторов, но только не эгоизм и не жадность собственника. Почему он свободно мирился с тем, что мог знакомиться со множеством других шедевров в музеях, на выставках, даже в репродукциях, а вот с этими авторами, верней – их картинами – хотел общаться дома? Скорей всего, потому что они роднили Михаила с тем, что хранилось в его собственной памяти по тем впечатлениям, которыми одарила Природа во время походов и восхождений. Образы, запечатленные в голове, совершенно оживали при встречах со столь же подлинными красотами в работах действительно великих мастеров, впечатленных Природой и еще чем-то несказанным, что чувствовал Михаил.

Махариши, то есть Великий Мудрец, Николай Константинович Рерих, оказывал, конечно, наибольшее воздействие. В его картинах особенно зримо присутствовала охраняемая Высшими Силами тайна – тайна для всех, кто не заслужил счастья стать Посвященным, но кого она побуждала к познанию, устремляла к себе. Картины Рериха впечатляли грандиозностью проявленного Мира, переданной с удивительной