Легко видеть - Алексей Николаевич Уманский

ученой степени, приводящего к успеху в восьмидесяти, а то и девяноста процентов случаев, был вполне однозначен, несмотря на то, что официально таковой не существовал. Его неукоснительное соблюдение было гораздо важней для защиты диссертации, чем внесение диссертантом оригинального и ценного вклада в науку. Формально инструкции ВАК¢а требовали такого вклада, но откуда его было взять такой уйме посредственностей, которые жаждали получения степени из корыстных побуждений – ведь зарплата и оплачиваемый отпуск у обладателя кандидатской и докторской степени, могли быть соответственно в полтора – два раза большие, чем у человека без степени в той же должности, даже если не принимать во внимание, что для человека со степенью открывались и куда большие перспективы в дальнейшей служебной карьере. А всего-то и требовалось поддерживать нужные отношения со всеми лицами, от которых зависела положительная оценка диссертации и ее утверждение в ВАК¢е. Кроме научного руководителя в этот круг лиц входили официальные научные оппоненты, председатели ученых советов, в которых предполагалась защита или от которых надо получить отзыв от «оппонирующей организации» и целая куча авторитетных в той или иной мере специалистов, которым полагалось рассылать на отзыв автореферат диссертации и от которых ждали получения положительного отзыва. Со всеми этими лицами полагалось обращаться исключительно подобострастно, подчеркивая их выдающуюся роль в науке и важность их идей для решения проблемы, которой занимался диссертант, им надо было оказывать те или иные услуги и льстить, льстить, льстить и льстить – если научный руководитель не был столь значен в официальной науке, что мог одним своим именем и положением прокладывать путь для соискателя, как могучий ледокол прокладывает проводимому судну широкий канал во льдах – только тогда можно было умерить лесть. Но ведь далеко не у каждого соискателя имелся такой всемогущий шеф. От одной мысли обо всем этом Михаил чувствовал в себе непреодолимое отвращение к процедуре, уготованной каждому диссертанту. Разумеется, он знал, что некоторым везет и они попадают в руки людей, действительно заботящихся о прогрессе любимой науки и малочувствительных к лести, но это были скорее исключения из правил, нежели норма, а на поприще Михаила таких благожелательных и добросовестных лиц, которые занимали бы господствующие научные высоты, не наблюдалось. В большинстве они были чванливы, завистливы и далеко не так даровиты, как изо всех сил старались показать, а из-за этого они боялись пропустить мимо себя заведомо более способных из опасения, что те со временем потеснят или сгонят их с насиженных хлебных должностей. Нередко талантливому диссертанту выгоднее было придуриваться, нежели представлять свой интеллект в полном блеске, чтобы не вызвать резкой реакции отторжения своей работы со стороны признанных «научных светил». Как ни верти, но и таланту, и бездари лучше было не нарушать негласного канона, установленного монополистами – посредственностями, опиравшимися на посредственности. Михаил не желал ни придуриваться, ни льстить, следовательно, шансов на успех в защите диссертации у него не было. Он смирился с тем, что повышенная зарплата и увеличенный отпуск (ах, как он был желателен!) – это не для него. Впоследствии он ни разу не пожалел о своем выборе в пользу скромного достоинства и сохранения возможности оставаться именно самим собой, ничего не раздувая из своих достижений, точно так же, как и не умаляя их. Пребывать в состоянии равенства самому себе значило в его представлении больше, чем что-то иное. Это не мешало самоутверждаться, делая что-то стоящее в собственных глазах, двигаясь к желанной цели в меру способностей и сил. Михаила забавляли люди, начинавшие уважать себя именно после того, как они прошли путь подобострастия и унижений – уважали как раз за то, что они его вполне результативно прошли и получили официальное подтверждение своей высшей научной квалификации, а также право свысока смотреть на таких убогих, которые даже степени получить не могут, а еще воображают, что умны.

В не меньшей степени дураком он представлялся и тем, кто встречал его отказ от вполне серьезных и официальных предложений вступить в коммунистическую партию. На это Михаилу, надо сказать, просто «везло». Заинтересованные в получении партбилета люди, случалось, годами ждали в очереди выделения для них вакансии «кандидата в члены партии», а ему это предлагали даром и без очереди партийные функционеры в общей сложности четыре раза. Из них дважды его убеждали вступить достаточно видные в партийной иерархии лица. Один был тогда секретарем ЦК ВЛКСМ, другой ответственным работником МГК КПСС. Это были знакомые ему в частном порядке, еще через Лену, люди. Они находили, что партия выиграла бы, если бы в ее рядах было бы побольше толковых людей, на что Михаил отвечал, не имея в виду своих знакомых, что не желает считаться «единомышленником» (таков был уставной термин для членов партии) карьеристов и подлецов, которых в партийных рядах пруд пруди, на что ему резонно возражали, что кто же тогда кроме карьеристов и подлецов будут в партии, если порядочные люди не станут в нее вступать?

Партия пыталась поддерживать свое реноме как пролетарская партия тем, что давала зеленый свет только кандидатам из рабочей среды, но с классовым составом нужного типа у нее ничего не получалось. В КПСС так и перли различного типа управленцы, которым дозарезу надо было иметь партийный билет, и вообще все те, кто желал хоть как-нибудь приподнять себя над общей массой бесправных граждан, потому что в советской стране члену партии полагалось лучшее и большее, чем беспартийным. А как иначе партия могла доверить управление государственными органами и людьми тем, кто не был ею для этого выделен и проверен на преданность ее монопольной власти? Да и тех, кто с оружием в руках должен был охранять и защищать эту власть, тем более – распространять ее в мировом масштабе, надо было обязательно сделать подконтрольными прежде всего перед партией, то есть иметь их, офицеров и генералов армии, флота, КГБ, МВД, в своих рядах. Карьеристам из интеллигентов было очень трудно убедить власть, что они ей столь же необходимы, как управленцы – чиновники и вооруженные бойцы. Вот и сидели они на скудной квоте, которую партия с неохотой и скорченной миной все-таки вынуждена была выделять и для них. Считалось, что предложение вступить в партию является большой честью. Оно гарантировало и получение нужных рекомендаций и прием после истечения кандидатского стажа без особых хлопот. Отвергать его означало чуть ли не оскорбить правящую партию и ее элиту, бросить ей «наглый вызов». Поэтому отказываться надо было не с ломовой прямотой, а аккуратненько. Михаил выбрал способ, основанный на партийной же демагогии. Дескать, устав партии прямо требует от ее членов все свои силы и способности отдавать служению ее делу, но он в себе не чувствует необходимой для этого самоотреченности и потому не может по большому счету считать себя достойным приема в КПСС. После таких слов на него смотрели как на психа. Ну кто ж вступает в партию во вред себе кроме редких экзальтированных загипнотизированных коммунистической идеологией экземпляров? – но вслух, разумеется, опровергать не решались. И от него отставали, скорее всего, фиксируя его отказ от предложенной чести в секретном досье.

Насчет этой чести у Михаила были другие соображения. Однажды мать обмолвилась, что отец когда-то прежде подал заявление в партию, но в приеме ему отказали, видимо, потому что его отец был полковником царской армии и, следовательно, классово-чуждым элементом. Порядочность в счет не шла. Этого Михаил тоже прощать не собирался.

Самое смешное заключалось в том, что обе его жены – Лена и Марина, а также две любовницы между ними состояли в партии, и Михаила это ничуть не смущало. Женское естество настолько превосходило в них партийность, что достоинства пола этим ничуть не умалялись. Конечно, им приходилось ходить на партийные собрания и выполнять партийные поручения (более точно именуемые партийной нагрузкой), но им, как правило, давались такие поручения, которые не совсем противно было выполнять. Поэтому пребывание в «передовом отряде рабочего класса» их не угнетало, хотя, конечно, было бы лучше, если бы они ничего от себя не отдавали коммунистической партии, совсем ничего.

Существовала, правда, и совсем другая порода партийных дам, для которых партийная деятельность стала главным содержанием жизни. Они наводняли партийные аппараты, служа там, как правило, мелкими функционерами, инструктирующими секретарей низовых партийных организаций, ведущими партийные канцелярии в райкомах, горкомах, обкомах и удовлетворяющими сексуальные потребности более крупных функционеров, как тогда было принято говорить, «без отрыва от производства». Именно поэтому они нередко располагали недурной внешностью и впечатляющими формами, воздействие которых на нормальное мужское воображение, однако, заметно снижалось из-за их невольного пристрастия к тому не шибко эстетичному шаблону, который имел силу закона в закрытых номенклатурных ателье и парикмахерских, где эти дамы в обязательном порядке причесывались и одевались. Наверное, в постели с «милыми» с них вместе с пошитой в партийном