Г. М. Пулэм, эсквайр - Джон Марквэнд

— Ну, за тебя, — сказал Джим.

— Желаю счастья, — добавил Биль.

Каждый произносил те же самые тосты, что обычно произносятся за обедом.

Все закончилось без четверти час. Мы с Кэй снова остались вдвоем — только она и я. Кэй откалывала от прически искусственную птичку и зевала. Я не знаю ничего другого, что сближало бы супругов больше, чем окончание званого обеда, — во всяком случае, так было всегда между мной и Кэй. Не знаю почему, но наш разговор напоминал мне обмен впечатлениями об одном из тех любительских спектаклей, где каждый старался блеснуть изо всех сил.

— Гарри, — спросила Кэй, — как, по-твоему, обед прошел хорошо?

— По-моему, все остались довольны, — ответил я, снимая воротничок, который весь вечер тер мне шею.

— А всё шампанское.

— Возможно.

— Элин напутала с устрицами.

— Да, но я думаю, что никто не заметил.

— Блинчики получились неудачные.

— Да, но мне кажется, что и этого никто не заметил.

Мы вели себя, как двое детишек, поверяющих друг другу все то плохое, что не заметили другие.

— Как приятно делать что-нибудь вместе, — сказал я. — От этого все приобретает какую-то особую ценность. — Кэй, сидевшая у туалетного столика, повернулась ко мне. — Надеюсь, Биль хорошо провел время. Как ты думаешь?

— По-моему, хорошо.

— Жаль только, что Билю придется сидеть на матче одному. Он выразил желание сидеть внизу с тобой, но я ответил, что на матч мы всегда ходим вместе. Пожалуй, я поступил эгоистично.

— О нет, нет!.. Гарри, я совсем запуталась и особенно почувствовала это сегодня вечером.

— Что ты, Кэй! В чем ты запуталась?

— В наших отношениях и вообще во всем.

— Почему, Кэй? Разве сегодня я сделал что-нибудь не так?

— Нет. Но сегодня я ненавижу самое себя.

Она на мгновение положила голову мне на плечо, и ее руки, обнимавшие меня, крепко сжались вокруг моей шеи.

— Ты сегодня был такой хороший, а я без конца гоняла тебя взад и вперед.

— Ну и что ж? Только для этого я и пригоден.

— Совсем нет. Скажи, что ты любишь меня.

Я не понимал, для чего ей понадобилось это слышать.

— Конечно, я люблю тебя.

— И будешь любить, что бы ни случилось? — Она снова прижалась ко мне.

— Что бы ни случилось?

С Кэй происходило что-то непонятное.

— Гарри!

— Да?

— Как, по-твоему, можно любить двоих одновременно?

— Что, что?

— Как, по-твоему, можно любить двоих одновременно… я хочу сказать, любить по-разному?

— Знаешь, Кэй. Перестань беспокоиться об этом письме. Оно было написано двадцать лет назад.

— Ах, ты об этом! Нет, Гарри, дело совсем в другом.

Я ждал, что Кэй скажет дальше, но она замолчала.

— Ничего, дорогой. Уже очень поздно. Внизу все закрыто?

— Да.

Я не знал, что она хотела сказать мне, но ее вопрос — можно ли любить двоих одновременно — встревожил меня. Я пожалел, что она заговорила об этом, потому что ее слова напомнили мне о Мэрвин Майлс, и теперь мне приходилось заново забывать ее.

36. Двое на стадионе

Следующая суббота началась, как и всякая другая суббота перед матчем. Мы побывали у Мери на одном из тех ранних вторых завтраков, где гости стоя едят цыплят под белым соусом. Потом мне пришлось поехать в Кэмбридж и подыскивать место, где можно было бы оставить машину, а также договориться с Билем, чтобы он после матча встретил нас в Зэнгуэлл-холле, где наш выпуск устраивал чай. Все это напомнило мне когда-то прочитанные книги Ральфа Генри Бэрбура, в которых одна из глав обязательно начиналась так: «Утренний воздух в день большого матча был живительным и прозрачным».

Направляясь на стадион вместе с Кэй и Билем, я внезапно сообразил, что почти все время болтаю один.

— В такие дни, перед матчем, я обычно снова чувствую себя первокурсником, — разглагольствовал я. — Если даже доживу до ста лет, то все равно буду испытывать то же самое.

— Да, Гарри, — ответила Кэй. — Мы понимаем, что иного настроения у тебя и не может быть.

И Кэй и Биль выглядели так, словно они больше симпатизировали Иэлю, чем нашей команде. Биль надел черную шляпу, новенькое пальто на норковом меху и желтые перчатки из козловой кожи. На Кэй был новый рыжевато-коричневый суконный костюм, от которого даже ее норковое манто (наследство матери) казалось новым. Я же производил впечатление человека, одетого во что-то такое, что долго лежало в магазине. На мне была старая енотовая шуба, подаренная отцом еще в то время, когда я был студентом. Я не хотел расставаться с нею, хотя мех на спине уже начал вынашиваться. Наблюдая за Билем и Кэй, я спрашивал себя, не обиделся ли он на мой отказ сесть на его место.

— Биль, ты все еще хочешь поменяться местами? — спросил я.

— Нет, нет, спасибо.

— Биль не хочет меняться, — вмешалась Кэй. — И перестань говорить об этом, Гарри.

Мы уже подошли к воротам, ведущим к тому сектору стадиона, где обычно сидят наиболее шумные болельщики, и Биль помахал нам рукой.

— Пока, — сказал он. — Будьте паиньками. Встретимся позднее.

Я и Кэй пошли дальше. Как и накануне вечером, Кэй выглядела какой-то потерянной. Меня немножко раздражало ее настроение, мне хотелось хорошо провести время. Однажды я уже видел ее в таком состоянии и после некоторых усилий вспомнил, что это было много лет назад, когда она после рождения Джорджа отправлялась на пароходе в заграничную поездку и мы с мистером Мотфордом провожали ее. Провожающих попросили сойти на берег, и Кэй, только тогда, видимо, осознав, что она останется на пароходе одна, прижалась ко мне так же, как прижималась вчера вечером.

— Кэй, случилось что-нибудь плохое?

— Что? — спросила Кэй. Она повернулась ко мне и взглянула на меня с каким-то испугом.

— Ты чувствуешь себя несчастной. И вчера вечером чувствовала себя так же.

— Не обращай внимания. Не могу же я быть счастливой все время.

Мы заняли свои места на трибунах, и с этой минуты я позабыл обо всем на свете. На матч пришло много наших знакомых, и Кэй принялась с интересом наблюдать за ними, меня же, едва раздавался первый свисток судьи, футбол мог захватить так, что я переставал замечать и свое настроение, каким бы оно ни было, и вообще все, что меня окружало. Мне до сих пор непонятно, почему Кэй, всегда увлекавшаяся спортом и выросшая в окружении, где только и говорили что о гарвардском футболе, никогда не могла сосредоточиться на игре, в то время как я волновался, начиная рассказывать даже о давным-давно виденном матче. Зрители не жалели своих глоток, и их истошные крики напомнили мне войну. Через минуту я сам уже вскочил с места и кричал во все горло:

— Блокируй удар! Блокируй удар!

Кэй потянула меня за шубу.

— Кто вон те двое, в первых рядах? — спросила она. — Мужчина с женщиной в красной шляпе.

— Да не все ль равно! — крикнул я. — Блокируй удар!

— А интересно, что случилось с низеньким толстяком в красном свитере и белых перчатках? — снова заговорила Кэй. — Зачем он выходил на середину поля и размахивал руками?

— Что, что?

— Ты можешь выслушать меня? Толстяк, который махал руками. Зачем он это делал?

— Передавал счет для отметки на табло. Нажми, Гарвард!

Я сожалел, что на поле нет никого, вроде Боджо Брауна или Сэма Грина. Наша команда играла, по обыкновению, из рук вон плохо. Игроки с опозданием разгадывали комбинации противника, с опозданием реагировали на них, медленно передвигались по площадке.

— Держи их! — крикнул я. — Держи! Следите за пасом!

— Гарри, — не унималась Кэй. — Я спрашиваю, кто этот мужчина с женщиной в красной шляпе?

— Проклятие! Держи их, Гарвард! Да шевелитесь же вы наконец!

— Нет, ты совершенно не слушаешь меня. Уж если ты не хотел посадить со мной Биля, то хоть сам-то будь повнимательнее ко мне.

— Я хотел, чтобы Биль сидел с тобой, и даже сам спрашивал его об этом.

Сильный шум помешал мне расслышать, что ответила Кэй.

— Кого-то подбили, — сообщила она. — Посмотри-ка, игрокам раздают маленькие бумажные стаканчики, а раньше они пили прямо из ведра. По-моему, это было негигиенично.

— Ко всем чертям бумажные стаканчики!

— Гарри, нельзя так вести себя.

Я и сам знал, что нельзя, но зато у меня повышалось настроение.

— Не понимаю, что происходит с командой. Слава богу, что на стадионе нет Перси Хоутона.

— Гарри, а где этот Зэнгуэлл-холл?

— Что? Нет, ты посмотри! Ты только посмотри!

— Ты слышишь или нет? Зэнгуэлл-холл, где мы будем пить чай.

— Кэй, но я же смотрю игру.

— Тогда зачем ты привел меня сюда? Ведь ты же сам хотел, чтоб я пришла.

— Конечно, хотел. Я хотел, чтоб ты пришла и чтоб мы вместе наблюдали за игрой.

Да, наша команда, безусловно, играла хуже, чем прежде, но во втором тайме все же несколько выправилась. Уже начинало темнеть, когда закончился матч. Некоторое время мы стоя наблюдали, как взвиваются вверх красные ракеты, как недавние противники покидают стадион, потом я обнял Кэй одной рукой за плечи и воскликнул: