История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе - Равиль Бухараев

Необходимость иметь своих собственных учителей веры не могла не вызвать появления в крупных городах Волжской Булгарии учебных заведений типа медресе. Существует известие, что в одном из таких медресе учились даже приезжие студенты-шакирды из Багдада и других мест Ирака[324]. С пришествием и укоренением исламской культуры существовавшая ранее тюркская руническая письменность все больше заменялась арабской письменностью, что подтверждают археологические находки IX и X веков, не говоря уже о находке в Билярске бронзового замка, на котором выгравирован по-арабски автограф мастера, гласящий:

«Работа Абу-Бекра, сына Ахмеда. Постоянная слава и мирный успех, и счастье всеобнимающее, и величие и благосостояние (да будет) владетелю сего (замка). В летоисчисление 541 (1146-7)[325]».

Естественно, что арабские надписи обнаруживаются и на булгарских серебряных монетах, отчеканенных с 948 по 980-е годы в Булгаре и Суваре. Впрочем, такие монеты с именем булгарского царя Микаила ибн-Джафара чеканились и ранее, однако не в самой Волжской Булгарии, а в знаменитых городах Средней Азии – Самарканде (918 г), АшШаше или Ташкенте (920 г), Балхе (918 г и 920 г) и Нишапуре (920 г). Торгово-дипломатическая и научно-образовательная связь северных мусульман с этими городами продолжается в течение последующих веков, причем не только посредством булгарского заимствования знаний, но, чуть позднее, и естественного обмена знаниями.

Продолжая разговор о булгарской письменности, следует указать, что в качестве письменного материала употреблялись не только дорогой пергамент и относительно дешевая бумага, но, так же, как и на Руси, самый расхожий и подручный материал – береста. Среди археологических находок того времени также известны найденные в Билярске и других булгарских городищах костяные стержни для письма на бересте и навощеных дощечках, глиняные чернильницы для письма гусиными перьями, а также металлические, украшенные самоцветами обложки древних булгарских книг, одна из которых ныне хранится в Финском Национальном музее в Хельсинки[326].

Как мы уже знаем, широкая книжная культура являлась в средние века важнейшим фактором развития мусульманского мира. Умение читать являлось в исламе обязательным умением, поскольку каждый мусульманин обязан был в идеале самостоятельно читать Священный Коран, помятуя об изречении Пророка, гласящем, что праведен в глазах Аллаха тот, кто изучает Коран и учит чтению и пониманию Корана других людей. Здесь обнаруживается существенная разница между способами распространения духовных знаний в мусульманском и христианском мирах того времени. Несмотря на высокую степень городской грамотности в древней Руси, бравшей свое начало еще в берестяной письменности Новгорода и Ладоги в языческие времена, с пришествием христианства книжные знания были достаточно долгое время достоянием лишь круга образованных священнослужителей и монахов. Иногда складывается впечатление, что практическая грамотность ремесленного и торгового населения все растущего числа древних русских городов существовала как бы в отрыве от духовного книжного знания, принципиально отличающегося от до-книжного.

Книги имеют свойство будить непрактические, на первый взгляд, мысли, то есть, побуждают к самостоятельному философскому и научному мышлению. В этом смысле книги всегда порождают другие книги как инструмент самого широкого рассеяния знаний в обществе, тогда как в докнижных культурах знание передается по гораздо более узким каналам от отцов к детям и в этом смысле часто остается традиционным, становясь, как правило, все более догматическим.

Мы знаем о том, что древние русские ремесленники, как и их булгарские коллеги, оставляли на своих изделиях надписи и посвящения, причем грамотность в этих кругах была достоянием, как мужчин, так и женщин. Известно, например, что в 1086 году сестра князя Владимира Мономаха устроила при одном из киевских монастырей школу для девушек:

«Русская деревня долгое время оставалась неграмотной, но в городах грамотность была распространена достаточно широко, о чем (кроме берестяных грамот) свидетельствует множество надписей на бытовых вещах и стенах церквей. Кузнец-оружейник ставил свое имя на выкованном им клинке меча («Людота Ковал»); новгородский мастер великолепного серебряного кубка подписал свое изделие: «Братило делал»; княжеский человек помечал глиняную амфору-корчагу: «Доброе вино прислал князю Богунка»; любечанин Иван, токарь по камню, изготовив миниатюрное, почти игрушечное веретенное пряслице своей единственной дочери, написал на нем: «Иванко создал тебе (это) одна дщи (единственная дочь); на другом пряслице девушка, учившаяся грамоте, нацарапала русский алфавит, чтобы это «пособие» всегда было под рукой[327]».

На этом фоне кажется странным, что когда киевские князья Владимир Святой и позднее Ярослав Мудрый отбирали детей «у лучших граждан», чтобы учить их чтению и письму, матери, по словам летописца, «плакали о них, как о мертвых[328]». Как же сопоставить относительно высокий уровень городской грамотности с отсутствием широкой «книжности» в древней Руси?

Существенное различие между самими подходами к религии в христианстве и исламе состоит во взаимном соотношении Священного Писания и Предания. В исламе Священное Писание, то есть, Священный Коран, является самым главным источником веры, тогда как Предание, то есть, совокупность сведений о конкретно-историческом приложении коранических учений, то есть о способе действия Пророка и его ближайших сподвижников, играет, по сравнению с Кораном как Божественным Словом и абсолютной основой вероучения, вспомогательную роль. Мусульмане считают Коран непосредственной Речью Бога, во всей подлинности переданной Пророком, и в этом смысле, при всей необыкновенной важности и исторической самостоятельности хадисов, знание Корана стоит в исламе намного выше, что и вызывает абсолютный приоритет Писания перед Преданием.

В православии дело обстоит не совсем так. В своей книге о Симеоне Новом Богослове, ставшем одной из ярчайших богословских и мистических фигур Византии на пороге X–XI веков, архиепископ Волоколамский Иларион (Алфеев) пишет:

«На православном Востоке Писание и Предание никогда не рассматривались как два самостоятельных источника христианской веры. Есть только один источник – Предание, а Писание является его частью. Писание не есть основа религиозной веры: оно само основано на религиозном опыте и отражает этот опыт[329]».

Таким образом, в православии религиозный опыт, результатом которого являются и Евангелия, освящается как истина в ее полноте, чего нет в исламе, который четко отличает Божественную, то есть, идущую непосредственно от Бога, законодательно-нравственную основу веры от человеческого религиозного опыта, даже если это опыт самого Пророка.

Отсюда в исламе и берет начало историческое опасение по поводу возможности внесения в религию каких-либо новшеств, не имевших места при Пророке: мусульмане совершают молитвы и произносят призыв к молитве, Азан, точно так же, как это было в первоначальном исламе. Христианское же, в том числе православное богослужение в этом смысле существенно отличается от богослужения первых христиан – если не в духе и букве, то во внешнем проявлении исторически развившейся обрядности, столь поразившей воображение русских послов.

Речь идет не о предпочтительности или истинности того или иного способа богослужения, но об общественных результатах этих различий. Сам христианский православный божественный чин, вверяя обрядовое богослужение и чтение Священного Писания духовенству, обязывал паству благоговейно относиться к церковному Преданию, но не обязывал ее самостоятельно читать священные книги. Этого иногда не умели толком делать и сами пастыри, что со всей очевидностью выяснилось в ходе борьбы с ересью новгородских и псковских стригольников в XIV веке и в XV веке во времена возникновения ереси жидовствующих. Но это не значит, что православные христиане Руси познавали суть вероучения только и исключительно из уст своих пастырей.

В отличие от мусульманской культуры, основанной на книжном знании, первоосновой самостоятельного духовного образования русских христиан были не книги, но посильное постижение церковных обрядов и таинств. В этом им также в немалой степени помогали храмовые и домашние иконы, изображавшие вкратце главные, самые значительные события Священного Писания, а также воплощавшие изобразительными средствами идеи Ада и Рая, праведности и греха, религиозного смирения.

Именно поэтому во все времена русского христианства икона имела столь важное значение, являясь истоком не только духовно-нравственного, но и культурно-художественного образования людей.