История российского мусульманства. Беседы о Северном исламе - Равиль Бухараев

«Того же лета посла Володимер философа, нарицаемого Марка Македонянина, в Болгары, иже есть во Агаряне, (…) глаголя: «яко приходиша ко мне прежде, егда еще не просвещен беху верою православною, хваляще свою веру скверную… ты же иди к ним, и проповежь им слово Божие, яко да веруют в Господа Бога и Спаса нашего Иисуса христа, и да крестятся божественным его крещением, и с нами единоверны и единосветны будут, и небесных благ получать». Философ же иде в Болгары, и много глаголев им слово Божие; они же безумием своим обьюродеша. Он же возвратился к Володимеру в Киве. И много чествован бысть от него и от всех похвален. Того же лета придоша из Болгар к Володимеру четыре князи, и просветишася божественным крещением; Володимер же чествовав их и много удовольствова[305]…»

Как мы видим, попытка обращения булгар в христианство, если таковая действительно имела место, принесла определенный успех: четыре булгарских князя приняли крещение. Летопись, однако, не говорит о том, что они были мусульманами. Как и в обстоятельствах принятия Русью христианства, древнетюркское и финно-угорское язычество еще долго соседствовало в пределах Волжской Булгарии с исламом, так что к принятию христианства вполне могли склониться и булгарские или буртасские языческие князья, чьи родовые владения находились на правобережье или в верхнем от Камы течении Волги. Подобное принятие булгарскими князьями христианства происходило и в более поздние времена при Андрее Боголюбском. Как говорит Н. М. Карамзин,

«Летописцы всего более хвалят Андрея за обращение многих Болгаров и Евреев в Христианскую Веру, за его усердие к церквам и монастырям, за уважение и любовь к сану Духовных».

В случае с Андреем Боголюбским обращенные им булгары могли быть, помимо всего прочего, его родней по последней жене, если Тверская летопись справедливо называет ее «Болгаркой». Мы не знаем, из какого булгарского или булгаро-половецкого рода она происходила, однако ее предполагаемое участие в заговоре против князя летопись объясняет тем, что «князь великий много воева с ним Болгарскую землю, и сына посыла, и много зла учини Болгарам[306]». При всем том интересно, что сам князь, развернувший активную борьбу против тюркоязычных булгар, был, как и многие другие русские князья, наполовину тюрком-половцем (его отец Юрий Долгорукий женился на половчанке в 1108 году). Скульптурный портрет князя Андрея Боголюбского, воссозданный по черепу скульптуром-антропологом академиком Михаилом Герасимовым в сороковых годах прошлого века, представляет нам человека с раскосыми глазами и азиатско-тюркским скуластым лицом. Этот факт следует отметить хотя бы в связи с тем, что редкие столкновения русских княжеств с волжскими булгарами не происходили на расовой почве. Те и другие часто могли посчитаться родней, поскольку половецко-булгарские политические браки происходили, по крайней мере, так же часто, как русско-половецкие.

Как бы то ни было, тот факт, что обращение Андреем Боголюбским в христианство волжских булгар имело место, говорит нам о присутствии булгар во Владимиро-Суздальской Руси в каком-то торговом или дипломатическом качестве. Так что традиция, начавшаяся при Владимире Святом, была налицо, но она касалась лишь отдельных лиц, по различным причинам не находивших себе места и ниши в булгарском мусульманском сообществе. Думается, что эти языческие князья противились не столько самому исламскому вероучению, сколько исламским налогам и самому процессу централизации Волжской Булгарии, который проходил как раз в описываемое время. Более того, два других похода Владимира на волжских булгар, упоминаемых Никоновской летописью, в 994 и 997 годах, когда «ходи Володимер на Болгары, и много ратовав их победи и възратися с радостию в Киев», могли быть спровоцированы именно этими новокрещеными князьями, пытавшимися с помощью дружины Владимира отстоять независимость своих родовых владений.

Как бы то ни было, эти походы не имели характера долгосрочного завоевания и никак не сказались на последующих отношениях: в 1006 году между Киевской Русью и Волжской Булгарией было заключено торговое соглашение. История умалчивает о каких бы то ни было военных столкновениях двух государств при Владимире и его наследниках, самым могущественным из которых стал с бою взявший Киев в 1016 году новгородский князь Ярослав Владимирович. Само торговое соглашение 1006 года было чрезвычайно знаменательно: оно состоялось по просьбе булгарской стороны, которая очевидно хотела миром договориться о торговле по Оке и на верхней Волге. По словам В. Н. Татищева,

«Прислали Болгары (вольские) послов с дары многими, дабы Владимир позволил им в городах по Волге и Оке торговать без опасения, на что им Владимир охотно соизволил[307]».

Соглашение было взаимным; впрочем, оно говаривалось некоторыми условиями, в которых просматривается как экономический, так и религиозный смысл. Как пишет С. М. Соловьев,

«Владимир по их просьбе позволил им торговать по Оке и Волге, дав им для этого печати; русские купцы с печатями от посадников также могли свободно ездить в Болгарские города; но Болгарским купцам позволено было торговать только с купцами по городам, а не ездить по селам и не торговать с тиунами (судьями), вирниками (сборщиками виры, денежного откупа за незаконный поступок), огнищанами (крестьянами) и смердами[308]».

Мы видим, что соглашение 1006 года сужает круг общения булгарских мусульман со славянами и финно-уграми, находившимися под властью стольного киевского князя, оговаривая, что булгарско-мусульманская торговля должна вестись под непосредственным контролем городских княжеских властей, из чего видна как забота о княжеской пошлине, так и нежелание допустить прямое общение народа с иноверцами. В этом смысле обнаруживается серьезная разница в степени веротерпимости: как известно, в булгарских, как и в других мусульманских городах, христиане жили как налогоблагаемые граждане этих городов, имея собственные церкви, мастерские и целые кварталы. При всех ограничениях, которые накладывались на них мусульманским законодательством (и в разное время в разных странах сказывались по-разному), мусульмане имели полную возможность ежедневно общаться с христианами. Так что поводов для беспочвенных слухов о «вредоносности» и «зловредности» иноверного образа жизни в исламском мире было непредставимо меньше, чем в ситуации Руси и западной Европы, когда возможностей для человеческого общения между мусульманами и христианами практически не существовало.

Незнание человека, его реальной культуры и образа жизни слишком часто оборачивается подозрительностью к нему, его мыслям и поступкам, и отсутствие законодательной веротерпимости веками создавало на Руси предпосылки для роста этой подозрительности. Еще одно наследие Византии – общинная замкнутость в собственной среде и культуре в полной убежденности своего нравственного превосходства над всеми другими людьми и культурами, сказывается в России и сегодня. Что же говорить о средневековых временах, да еще тех, когда страх и подозрительность господствовали в отношении не только «иноверных», но и отношении соседнего «огнища» и соседнего чужекняжеского города?

В этом смысле представляется исторически верным, что тюркское по преимуществу общество Северного ислама, при всех его очевидных средневековых недостатках, было все же более открытым внешним влияниям и достижениям, чем ранне-христианское древнерусское общество накануне его соскальзывания в хаос вековых княжеских междоусобиц. Не случайно замечательный татарский ученый М. А, Усманов называл булгарское мусульманское общество Средних веков – «открытым обществом». Человеческие отношения между северными мусульманами и первыми русскими христианами существовали и, как это часто бывает, по-настоящему проявлялись именно в годину бед, вызванных недородом и политической нестабильностью.

Говоря о северных мусульманах, Татищев не случайно упоминает то известное историческое обстоятельство, что они «неоднократно и Руссию во времена недородов житами обеспечивали». Действительно, в 1024 году, в самый разгар междоусобицы между сыновьями Владимира Ярославом и пришедшим из Тьмутаракани Мстиславом в восточных пределах Руси случился сильный голод. Тверская летопись повествует:

«и бе мятеж велик и глад по всей земле той, яко мужу своа жена даати, да кормят себе, челядином. Идоша по Волзе все люди в Болгары и привезоша пшеницу и жито, и тако от того ожиша[309]».

В Лаврентьевской летописи также указано, что голод в Суздале сопровождался погромами, и эта летопись отмечает роль Волжской Булгарии в снабжении Руси хлебом:

«В лето 6532… В се же лето всташа волосви в Суждали, избиваху старую чадь по дьяволю наученью и бесованью, глаголюще, яко си держать гобино (хлеб). Бе мятеж велик и голод по всей той стране; идоша по Волдзе все людье в Болгары и привезоша жито, и тако ожиша».