Долгая зима - Владимир Иванович Петров

подбежит к диспетчерской будке, тявкнет приветственно первому подошедшему шофёру, мол, здрасте вам, скажите тёте Насте, куда Кальянову прикажет? – и заулыбается тётя Настя, путёвку для его хозяина передаст; тогда бежит он к нему с путёвкой в зубах, ждёт выезда, вспрыгнет в кабину и весь день мотается с ним, зорко в дорогу вглядывается, тревожным лаем предупреждает, если что неладно впереди. И куски от других без его разрешения приучил не брать, мало ли что подкинут, всякие люди бывают. Вон у городского друга на заводе, на участке по обработке цветного литья, собак на проволоке пустили в нерабочее время дорогой металл охранять, так не успевали оттаскивать их, сдохших. Разобрались когда, оказалось, ворьё цветную стружку в мясцо клало и незаметно собакам подкидывало. Попробуй догадайся, чья работа, если стружки вволю… И до деревенских бродяжек, до их собачьих свадеб не допускал, может, и зря, не подумав, каково кобелю будет в одиночку время весеннее, разгульное коротать?

Одного не добился Кальянов, по его разумению, – главного: к своим выпивкам не приучил Найдёныша. И раскупоренную водочную бутылку в нос ему совал, чтобы к запаху привык, и в пищу осторожненько спиртное подливал… зря всё! Не поддавался Найдёныш на уловки хозяина и вновь, как только присоединялся тот к собутыльникам, облаивал его и за рукав домой тянул.

– Что же ты, сукин сын, со мною вытворяешь? – огорчался Кальянов. – Не поймёшь никак, что нельзя мне совсем без выпивки. Тоня, и та, в отличие от тебя, не возражает, если не часто я…

Такое противостояние не предвещало собаке ничего хорошего: хозяин-барин, как говорится. Случилось это самое нехорошее в предрождественский вечер, когда хватившего лишку Кальянова понесло полузабытую было зазнобу свою с Рождеством поздравить. Дошёл он до Нинули, достучался. Найдёныша в сенцах определил, чтобы уличных собак не дразнил. Не вышло. Будто специально решил Найдёныш свиданку тайную сорвать, через лазейку в сенцах на крышу дома по сложенным высоко дровишкам выскочил. В момент его собаки учуяли, такой брёх подняли, что перепуганная Нинуля на всякий случай быстренько гостя спровадила. Перед самым интересным делом вынужденный уйти Кальянов сдержал всё же шевельнувшийся в нём гнев на собаку, пнул только в сердцах и опять в гараж заявился, где механик последнюю бутылку открывал, раздобытую молодым крановщиком по случаю пригона нового автокрана.

– Полную мне, – попросил Кальянов. – Настроение хреновое.

Удивлённый механик, привыкший уже к питейной умеренности Кальянова, не послушался, лишь на треть гранёного стакана плеснул. Это не устроило Кальянова. Он сам долил дополна, поднял стакан за новый автокран, но выпить не успел: подпрыгнул Найдёныш, за рукав дёрнул, и от неожиданности Кальянов сильно пошатнулся, расплескал водку.

– Сучье отродье! – взорвался он, не соображая, что делает, схватил подвернувшуюся под руку недопитую бутылку, запустил ею в собаку. – Убью!

Не увернулся Найдёныш, взвыл от боли, кинулся прочь, поджав подбитую ногу.

– Озверел, что ли? – остановил механик Кальянова, потянувшегося к увесистому гаечному ключу. – Разве можно так?!

Но по его взгляду видно было, что не собаку он пожалел, а разбитую бутылку.

Устыдился Кальянов, припрятанные в спичечном коробке деньги достал, попросил молодого крановщика ещё раз поискать водки или самогона:

– На все бери.

– Не много будет, дядя Толя?

– В самый раз!

Давненько Кальянов не возвращался домой так поздно и без Найдёныша, что особенно злило его.

– Бросил хозяина, – буровил он пьяно. – Отблагодарил за добро, выходит. Ладно… разберусь завтра.

Днём ещё наметившаяся позёмка разгулялась вовсю. Низовой ветер без устали гнал и гнал навстречу Кальянову сухой, до рассыпчатости промёрзлый снежок, порывисто взвихривал его, вызмеивая по верхам сугробов, поднимал над улицей, угадывал сыпануть в лицо, набиться до хруста за пазуху и под воротник овчинного полушубка.

– Нет, не прощу! В ту же канаву вонючую выброшу, откуда подобрал, – не успокаивался он, под напором ветра всё больше и больше забирая с дороги, к еле различимым средь начавшейся вьюги осинам. – Ишь сколько столбов понаставили… Когда успели? – удивился он неожиданно возникшим перед ним деревьям, однако быстро сориентировался, сообразил взять напрямую к своему дому по задам через огороды.

Идти по бездорожью было тяжело. С трудом переставлял он валенки, давно полные снега. Повалило и сверху. К низовому ветру подключились другие, более злые – и верховые, и боковые, переплелись между собой, закружились в отчаянном снежном плясе, вконец изматывая Кальянова, пожалевшего, что отказался от вызвавшегося проводить его крановщика. Медленно, но всё же двигался он вперёд. Пока не зацепился за невидимую, снегом присыпанную жердину огородной загородки и упал, даже не силясь подняться. Хмель хорошо делал своё дело: почудилось ему, что дома он, в своей постели, даже удобнее голову повернул на уплотнившемся сугробике, словно на подушке:

– Всё, Тонь… сплю я.

Он прикрыл утомлённые и заслезившиеся от ветра и снега глаза, но что-то горячее и липкое мешало ему уснуть.

– Тонь, не надо… Тонь, – просил он неслышно.

В неодолимом своём желании уснуть Кальянов скинул рукавицу, потянулся смахнуть с лица это непрекращающееся, измучившее его липкое и горячее, наткнулся на что-то волосатое и волевым усилием открыл глаза.

– По-шёл! – слабым голосом выговорил он, приподнялся чуть, пытаясь оттолкнуть Найдёныша, лижущего его ещё окончательно не потерявшие чувствительности веки. – По-ш-шёл…

Но не отбежал Найдёныш. Чуял, что обессиленный хозяин не сможет нанести ему новой боли. Он залаял, забегал возле него, тыкаясь в грудь и лицо, растормошил всё же, на ноги поднял.

– Кому ска-зал?! – шагнул к собаке Кальянов с угрозой, но тот только обрадовался этому, стал нарочно понемногу отбегать вперёд, в направлении к дому. Немного прошёл Кальянов, опять рухнул. Найдёныш выроненную рукавицу к его руке подтащил, залаял с новой силой.

– Щас… щас я, – копошился в снегу Кальянов, сунул всё же озябшую руку в рукавицу, а Найдёныш тянул его уже за воротник полушубка, домой звал, почти беспрестанно лая, не давая хозяину вновь свалиться и уснуть.

Ещё два огорода одолели они таким образом, на изгороди следующего, уже собственного огорода Кальянов было повис, но перевалиться не сумел и тяжёлым мешком сполз на снег, и никаким лаем, никаким лизанием не мог поднять его Найдёныш.

А буран бесновался. Словно бы ликовал от своей силы над пьяным человеком, свалившимся у своего огорода, в каких-то ста шагах от дома.

Не видел и не слышал Кальянов, как прилёг, прижался к нему обессиленный Найдёныш, похоже, не потерявший надежду поднять его, но вскоре понявший, что это не получится, догадавшийся вскочить, на трёх лапах побежать за хозяйкой. Он скулил, скрёбся в дверь и окошко, доставая до него с наметённого сугроба, пока не добудился до спасительницы, тревожно забывшейся