Долгая зима - Владимир Иванович Петров

День выдался для него хлопотным. Не думал он, что после утренней заправки тракторов сразу в город за бензином пошлют. Потому видавшую виды тёплую кожаную куртку не прихватил, о чём теперь жалел. Не получилось быстренько смотаться, припоздниться пришлось из-за поломки на нефтебазе заливочного автомата. В столовке даже не перекусил, как обычно, в магазин лишь забежал за водкой, чтобы по возвращении с механиком колхозным рассчитаться за вчерашнюю выпивку. Еле-еле на две бутылки наскрёб: подорожала водка, а с деньгами туго стало, который месяц зарплату не выдают. Одна надежда на живность свою – резать и на базар везти.

«Заждался небось, – подумал он о механике. – Ничего, скоро буду. Мотор чисто пашет, и дорога что надо. Спасибо нефтяникам за асфальт». Зацепившись за бежевые «жигули», одну за другой обгонял он впереди идущие машины. Даже жигулёнка самого, притормозившего перед мостом, обошёл, на что тот, обидевшись словно, камешком галечным из-под колеса хлестнул в лобовое стекло бензовоза.

– У-у! – взвыл Кальянов, по мгновенно растрескавшемуся в мелкую сетку стеклу поняв, разбилось оно, выкрашиваться вот-вот начнёт. Не дожидаясь этого, ткнул с досады кулаком в ненавистную сетку, но скорости не сбавил, пригнулся лишь ниже от хлынувшего в пробитое отверстие потока холодного воздуха. Так и гнал машину ещё с полчаса, пока, окончательно продрогнув, не свернул с асфальта на просёлочную дорогу. Отъехал с километр по ней и остановился, не заглушив двигатель. Одеревеневшими пальцами нащупал в бардачке одну из купленных бутылок, выбивающими дробь зубами сгрыз почти пробку, выплюнул и прямо из горлышка сделал несколько жадных глотков. Посидел немного, давая растечься водке по замёрзшему организму, ещё раз приложился основательно к бутылке и, опорожненную, метнул её в зияющую брешь выкрошенного лобового стекла.

Сильно продрог Кальянов, никак не мог согреться. Хотел было и вторую поллитровку распечатать, но сдержался, оставил механику: обещал ведь, обидится ещё, случись что серьёзное – запчастями не поможет.

Он вылез из кабины, прошёлся, разминая окоченевшие ноги, по колёсам постукал, попрыгал, руками для согрева помахал.

Вызревали степные морозные сумерки, и в этой сумеречной тишине услышал Кальянов слабое поскуливание. В придорожную канаву спустился, увидел тыкавшийся в тела захолодевших уже братьев живой комочек.

– Железки, что ли, вместо сердца? – обругал он тех, кто так жестоко расправился с целым собачьим выводком, взял на руки дрожавшего от холода и страха черненького, белогруденького кутёнка, явно не ценной породы, иначе не выкинули бы.

– Ничего, не пропадём, – сказал Кальянов, сунул кутёнка за пазуху и, сев за руль, тихонько тронулся к деревне, до которой осталось лишь два косогора перевалить.

Приехал он затемно, отыскал на привычном месте дожидавшего его механика, отдал бутылку:

– Расчёт, Степаныч.

– Не составишь, что ли, компанию?

– Свою долю я уже успел выпить. И Тоньке обещал пораньше приехать.

– Соскучился? – пьяненько захихикал механик, с кем-то успевший уже сообразить. – Думаешь, ждёт? Как бы не так! Спит, поди, без задних ног… Давай-ка лучше раздавим эту белоголовую да до чернявой Нинули дойдём. Любит она тебя, бугая племенного, на самогон точно раздобрится.

– Нет, Степаныч, как-нибудь в другой раз.

– Смотри, тебе виднее. Я, между прочим, и один могу зайти, – пустился на хитрость механик, неплохо зная Кальянова и желая этим подзадорить его. – Не обижайся после, если с носом оставлю.

Обычно Кальянов на такие закидоны реагировал буйно. Спору нет, хороша Нинуля, в самом соку баба и свободная, бездетная, но устоял он на этот раз, не поддался на провокацию: то ли щенок, пригревшийся за пазухой, зашевелился, зачмокал, как ребёнок, которого домой нести надо и молочком скорее напоить, то ли хихиканье механика задело – действительно, обижает он Тоньку свою. Не помнит, когда и ласкал её в последний раз.

Машину в гараж не поставил, во двор к себе загнал. При дефицитном бензине любители на дармовое добро и при стороже найдутся, выкручивайся после за недостачу. Хватит с него недавнего случая, когда под хмельком разрешил дружкам четыре ведёрка бензина взять, а те, обнаглев, все сорок слили и водицы взамен набухали. Вся колхозная автотехника с месяц от разбавленного водой бензина чихала. Хорошо, жена выручила, в конторе работая, как-то потихоньку всё уладила, малым штрафом лишь отделался.

– Опять назюзюкался? А ведь обещал! – встретила его недовольная жена, не ложилась ещё спать, чем обрадовала Кальянова: ждала, ошибочка, значит, Степаныч, вышла…

– Промёрз сильно, – ответил он. – Вот и выпил для согрева. Без лобового стекла полдороги ехал.

Он вытащил из-за пазухи сразу заскулившего от непривычно яркого электрического света кутёнка.

– А это что ещё за гостинец?

– На Кузьминовском повороте подобрал. Какая-то сволочь в кювет выкинула.

– Тебе-то на кой?

– Жалко стало. Живой ведь…

– Ну ладно, – смягчилась она, женским чутьём уловив желательную перемену в муже. – Как знаешь со своим найдёнышем. В баню только сходи, не остыла пока. Как знала, что намёрзнешься, протопила.

«Ждала!» – опять благодарно подумал Кальянов, взял приготовленное свежее бельё и пошёл в баню. Она во дворе, с сенцами рядом. И кутёнка с собой прихватил:

– Пойдём, найдёныш. Отогреемся и помоемся…

К весне найдёныш подрос и вытянулся. Как и предполагал Кальянов, оказался он обыкновенной дворняжкой, каких в деревне немало, лишь торчком стоящие уши могли дать повод усомниться в его родословной. Всю зиму он возился с ним словно с дитём малым, пожалуй, больше и охотнее, чем с первенцем своим, успевшим за его пьянками школу кончить и полгода уже отслужить в стройбате.

С появлением Найдёныша и пить стал Кальянов реже. Конечно же при его близости к бензину и запьянчевском механике о том, чтобы завязать совсем, и речи не могло быть. Случались выпивки, но ни в какое сравнение не шли они с прежними вечерними загулами. Найдёныш сильно способствовал. Уже по открываемой хозяином калитке угадывал он его состояние. Если тот приходил пьяным, не встречал его радостным заливистым лаем, забивался куда-нибудь подальше, дожидаясь, пока угомонится. Доискивался если тот, команды выполнял неохотно, осуждающе облаивал его пьяные выходки.

Умницей оказался Найдёныш, помощником по дому стал. Быстро узнал он всю дворовую живность, со всеми сдружился, даже с задиристым петухом и с ушлым котом ладил. Чужих, случайно или намеренно заявившихся во двор, с ходу гнал прочь, правда, беззлобно, но давая понять, что негоже на дармовую кормёжку зариться. На всё во дворе и возле дома тотчас отзывался лаем, по оттенку которого можно было безошибочно определить о происходящем или о пришедшем.

На работе, куда вскоре стал брать его с собой Кальянов, собачьи способности проявились ещё зримее. Многому научил его хозяин. И путёвки вместо себя получать: