Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

это произошло, объяснить не могу, так как страдаю нервными болезнями, благодаря которым и был произведен выстрел и ранение». Партийные судьи решили быть милостивыми. «Принимая во внимание болезненное состояние Типеева, что подтверждается врачебными удостоверениями», они решили ограничиться исключением из рядов РКП только на шесть месяцев[561].

Принятые в ряды партии считались непогрешимыми. Оставляя в стороне «затмения сознания», утверждения о случайном выходе из партии были недопустимы после того, как обращение состоялось. Умышленное предательство могло быть лишь поступком людей, целиком охваченных контрреволюционным сознанием. Коммунист-отступник становился воплощением зла. Большевики постулировали, что человеческое поведение можно объяснить двумя радикально различными способами: как причинно обусловленное или как выражение свободной воли. Являлась ли данная личность свободным существом, ответственным за свои поступки, или же неграмотным человеком, которым движут инстинкты? Установить, что поступки кого-либо ошибочны, было относительно легко; фактически в эту категорию попадало любое нарушение партийной линии. Куда сложнее было выяснить причину такого нарушения: было ли это физическое расстройство или это знак злонамеренности? В первом случае человек действовал как автомат, и его надлежало обуздать, исправить, просветить; во втором случае человек полностью сознавал себя, и его следовало безжалостно карать. Представляя «я» товарища как свободное и стремящееся к общественному благу, партия должна была представлять и его противоположность: злого, но в равной степени свободного человека, стремящегося задержать освобождение человечества.

Партия ждала, что благородное сознание ее членов позволит им видеть насквозь всех и вся, включая самих себя. Товарищ, открыто отвергший линию партии, должен был быть от начала и до конца зловредным. Вспомним, что Люцифер и низвергнутые вместе с ним ангелы образовали отдельную категорию – и не люди, и не боги, и не чистые духи, и не дикие животные. Согласно Блаженному Августину, «злые ангелы» (maligni angeli) сохранили «не только жизнь, но вместе с ней и некоторые атрибуты своего предыдущего состояния, в частности разум»[562]. Акцент на разуме является здесь решающим: коммунисты-предатели точно так же считались крайне опасными именно в силу того, что они ведали, что творят. Больше уже не члены коммунистического братства, эти злодеи не могли и вернуться в стан обыкновенных граждан. Там не было им места. Их место находилось ниже всех остальных; их низвергали в ад коммунизма.

Часть 2. Оппозиция как ущербность

Наряду со студентами, которые достигли «просветления» и очистительного света коммунизма, существовали и те отступники, которые, как утверждалось, предали партию, – оппозиционеры. Три вспышки внутрипартийной борьбы, имевшие место в 1920‐х годах, – дискуссия «Новый курс» (1923–1924), «литературная дискуссия» (1924) и «новая оппозиция» (1925–1926) – помогут нам проследить, как определялась оппозиционность и как этот диагноз со временем эволюционировал.

Данная тема касается фундаментальных проблем большевистской политической практики. Ленинский принцип партийной организации основывался на сочетании свободы дискуссии с дисциплиной исполнения и назывался «демократический централизм». Отвечая потребности монолитной устойчивости пролетарского авангарда, принцип демократического централизма был узаконен VIII Всероссийской конференцией РКП(б) (1919), признавшей демократический централизм «руководящим принципом организационного строения партии»[563]. Устав 1926 года гласил: партия строится на основах демократического централизма по территориальному признаку: губерниями руководили губернские конференции, округами – обкомы, а учреждениями, в нашем случае вузами, – общие собрания ячеек и их бюро[564]. Неисполнение постановлений вышестоящих парторганов грозило рядовому коммунисту санкциями: от партийного порицания до исключения из партии[565].

Хотя от партийцев требовалось подчинение меньшинства большинству («централизм»), не забывали и о «демократии»[566]. Считалось, что организация внутренней жизни партии на широкой основе обеспечивает полный учет мнений и воли партийных масс, их решающее влияние на выработку политической платформы. «Решения партии, – объясняли большевики, – должны складываться в результате передачи мнений не только сверху вниз, но и снизу вверх. Формула: только снизу вверх – есть формула анархическая (или меньшевистская). Формула только сверху вниз – есть формула бланкистская. <…> Центр не только формирует и подытоживает мнения всей партии, но и старается формулировать его»[567].

Созывавшийся ежегодно на основании общих выборов партийный съезд рассматривался как арена для самовыражения широких партийных масс. Дата созыва и его расписание объявлялись не позже чем за полтора месяца. В соответствии с партийным уставом съезд заслушивал и утверждал отчеты Центрального комитета, Центральной контрольной комиссии и прочих центральных учреждений, пересматривал и изменял программу и устав партии, определял тактическую линию партии по текущим вопросам и избирал Центральный комитет, который в промежутках между съездами руководил всей работой партии, организовывал различные учреждения партии и управлял их деятельностью, назначал редакции центральных печатных органов, работавших под его контролем, распределял силы и средства партии. Центральный комитет должен был проводить не менее одного пленарного заседания в два месяца. Он организовывал: для политической работы – Политическое бюро, для общего руководства организационной работой – Секретариат, для текущей работы организационного и исполнительного характера – Оргбюро. Один раз в промежутках между партийными съездами Центральный комитет созывал Всесоюзную партийную конференцию из представителей местных партийных организаций.

Коммунистам предоставлялась возможность влиять на партийную линию в ходе предсъездовских «дискуссий», во время которых они имели право пропагандировать свои политические платформы и по окончании которых происходили выборы делегатов на съезд. Чтобы привлечь к дискуссии как можно более широкие партийные массы, IX партийная конференция ввела в обращение «Дискуссионный листок», где, по предложению Зиновьева, «каждый член партии имел возможность изложить свой взгляд»[568]. Большевики руководствовались аксиомой, что политическое участие развивает сознательность и приближает победу коммунизма. «Внутрипартийная рабочая демократия необходима для партии, как воздух для легких, – разъяснял Иосиф Михайлович Варейкис, секретарь Киевского губкома РКП(б). – Партия обязана выковывать свою политическую мысль из коллективного мышления членов, она будет жизнеспособной и сильной лишь тогда, когда есть налицо высокая активность членов партии…»[569]

Демократический централизм понимался как диалектическое образование, где часть (отдельный партиец) и целое (ЦК и вся партия) постоянно взаимодействуют, конституируя друг друга. Каждый партиец был солидарен с решениями съездов, каждый видел в них выражение собственной воли. «Единодушие» было высшей ценностью у большевиков, но его не искали в сбалансированной электоральной системе[570]. Партийный съезд представлял не различные общественные группы, а только сознательный пролетариат[571]. Миха Григорьевич Цхакая считал, что единство не может быть механическим, – политические компромиссы были бесплодны. Истинное единство мнений вырабатывалось в ячейке – клетке живого организма партии.

Если все клетки здоровы и сплоченно, согласно своей жизненной функции согласованно-солидарно работают, то и организм здоров. Так и партия, со всеми своими ячейками, со всеми своими членами. Члены ее должны быть сознательно классово-спаянными между собой. Конечно, будут разные