Автобиография большевизма: между спасением и падением - Игал Халфин

– За отношение к эсерам был ли заключен в тюрьму?

– Не был. <…>

– Что заставило примкнуть к эсерам?

– Я больше никого не знал.

– В своей биографии Ежов говорит что-то вроде того, что либо Колчак, либо большевики. К кому же ты думал примыкать?

– У меня, безусловно, были колебания.

– Что заставило Ежова шататься с одного занятия на другое и почему менял свои специальности?

– Нужно было искать заработка.

– В чем выражалась деятельность в эсеровской организации и когда ушел?

– В эсеровской организации я не был. <…>

– Признавал ли Ежов до 1918 года действия эсеров правильными?

– Не могу ничего сказать. Помню, что возмущался за отбор хлеба.

– Не связано ли изменение работы Ежовым с эсеровской партработой?

– Нет.

– Вступление в РКП задерживалось препятствием со стороны родителей. Почему при вступлении в эсеровскую организацию не было этого препятствия?

– В эсеровской организации не состоял[540].

Попов нашел, что вся биография ответчика, «написанная им уже при поступлении в университет, говорит о преобладании чувства над сознанием»: «В университете он был мало выдержанным и малосознательным членом партии». «Выходец из разоряющихся крестьян, – нагнетал Козлов, – Ежов свою психологию не определил. Скрывать своего эсерства у него не было основания. Здесь может быть такое положение: или он хитрый эсер, работающий в подполье, или неопределившийся человек. И он есть второй. Если он шел в партию, то несознательно. Вошел в одну социалистическую партию, она оказалась контрреволюционной, он из этой партии вышел и вошел в другую».

«Ежов не имеет классовой психологии, – сказал в прениях Пьяных. – Он внеклассовый элемент. Если он и был в эсеровской организации, то и эсер из него очень плохой. Балда с него, а не эсер». Вероятно, выступавших к таким выводам подтолкнула постоянная смена мест работы Ежова. Не имея долгого трудового стажа, он не мог выработать устойчивой классовой психологии, разобраться в том, кто все-таки выражает его интересы, и поплыл по течению. То, что Ежов не скрывал от товарищей, что в период Гражданской войны он вместе с эсерами возмущался хлебными реквизициями, проводимыми большевиками у крестьян, также не говорило в его пользу. Точно так же Ежов как на духу рассказал, что был в шаге от того, чтобы встать на сторону белых в Сибири. Изворотливый «бывший» наверняка попытался бы утаить подобный эпизод в биографии. Ответчик же честно признался, и признание говорило о его наивности, а не злонамеренности.

К обсуждению подключился Кезе. Его диагностику диктовало восприятие эсеров как мелких буржуа, стремящихся во что бы то ни стало к личной свободе, к тому, чтобы бунтовать против любых авторитетов: «Эсеры сами по себе в массе не представляют чего-либо твердого, решительного. Ежов тоже не представляет из себя партийно выдержанной фигуры».

«Биография показывает его хвастовство и его стремление создать карьеру, – добавил Кассий. – Он, например, был в 1917 году 3 месяца в союзе металлистов и на этом основании снова вошел в союз, восстановив стаж с 1917 года». «Выросший в мелкобуржуазной среде, он и после имел привычки и воззрения этой среды, – так считал Конев. – В 1918 он сочувствовал эсерам. Но тогда было много покушений на большевиков. Как он к этому относился? Крестьянский уклон у него и до сих пор есть».

«Во время разговоров о политике советской власти, которые проходили в комнате, которая рядом с нашей, – свидетельствовал Дроздов, – Ежов говорил, что политика Советской власти по отношению к крестьянам неправильна».

Нарастенко было «неясно отношение Ежова к большевикам в период 1917–18 годов»: «Голосовал за большевиков, так как надо было кончать войну». «Дело не в том, что Ежов был в эсеровской организации, а дело в том, что он это скрывает», – отрезала Лускина[541].

Так как Ежов свое эсерство отрицал, надо было обсудить, как заполнить пункт анкеты «состоял ли в других партиях». Как и в случае Носуленко, когда доказать формальную принадлежность обсуждаемого к чужим партиям не было возможности, речь шла о том, мог ли Ежов быть эсером по психологии. Да, может быть, в партии он не состоял, но на деле, по личному убеждению, он мог последовательно проводить эсеровскую политику. Идейное содействие эсерам было ничем не лучше работы в их рядах с партбилетом в руках.

Дроздов был особенно суров. По его мнению, Ежов мог быть предателем, желавшим присоединиться к эсеровским правительствам в Сибири. Когда большевики отвоевали эту территорию, ответчик вступил в партию, но, кто знает, возможно, сделал он это для того, чтобы воткнуть нож в спину большевикам при первой возможности: «Ежов идейно состоял в партии эсеров и работал по ее поручению, переходя из места на место. В феврале 1918 года он убежал из армии. Это время учредилки, нападение Германии и т. д. Его уход из армии говорит о его эсеровской работе. После поражения эсеров и Колчака он переходит к большевикам. В партии эсеров был сознательно, только Ежов нам в этом не хочет сознаться».

Тарасенко попытался защитить Ежова, рассудив логически: если кандидат выполнял все поручения эсеров, то зачем ему идти на Сормовский завод, где и так было «эсеровское засилье»: «Там эсеров было много, да и лучше его, и он там был наверно не особенно нужен». Эсеры не могли столь непродуманно распределять свои кадры. Но Васильев был неумолим: «Таких, каков был тов. Ежов, эсеры и посылали на свою партработу».

Участвовал ли Ежов в эсеровских организациях, так и осталось невыясненным. Но никто не мог отрицать, что в свое время он был секретарем ячейки РКП, политруком и секретарем военкомбрига в Красной армии, в связи с чем и получил престижное направление в комвуз. Большевистское настоящее ответчика все-таки преобладало, и ячейка в итоге записала в анкете: «В других партиях не состоял, но по его словам примкнул к партии эсеров и сочувствовал ей до 1918 года». По настоянию Ежова внесли примечание: «По его личному заявлению, слово „примкнул“ понимал как слово сочувствовал»[542].

Как мог Болдырев – крестьянин, за спиной которого была сибирская ссылка, пойти на поводу у эсеров уже после свержения самодержавия? Этот вопрос особенно волновал студентов Ленинградского комвуза. В апреле 1918 года, так следовало из его автобиографии, по приезде из Москвы Болдырев «попал в эсеровскую группу, работая в то время в союзе молодежи». В июне он, все еще эсер, поступил на Александровский завод, где проработал до сентября, когда всех членов этой партии в период левоэсеровского восстания, и его в том числе, арестовали. В тюрьме ответчик пробыл полтора месяца