Ветер плодородия. Владивосток - Николай Павлович Задорнов

Муравьев прибыл в столицу Японии в город и порт Эдо[39], в заливе того же названия. Он затребовал уполномоченных, предъявил им претензии, высказал пожелания, соблюдая величайшую осторожность, зная хорошо, что самурайские мечи тут остры. С японцами надо быть тверже. Он твердо знал, что русские — друзья Японии, и знал, что он сам не такой, как Путятин, а страшней, свирепей, что решения его жестче, чем у всех «эбису» стран севера. Они были с ним так же любезны, как он с ними.

Грянул духовой оркестр русской морской пехоты, и по японской столице замаршировали наши гренадеры. Б самом городе Эдо, близ одного из священнейших озер, на берегу для проживания Муравьева с русским посольством отведен священный храм Сиба.

За всю историю человечества все были завоевателями. Начиналось с дружбы соседей, а потом один другого завоевывал. Завоеватели — могучий народ при императорах. Русские должны заявить о себе.

Муравьев — граф, но он остается сторонником революции и обновления человечества на творческих началах планов и открытий науки. И никогда еще завоевания не будут так свирепы и кровавы, как под знаменами освободительных революций.

Переговоры начались и продолжались ежедневно. Триста императорских матросов с офицерами каждый день маршировали по улицам, провожая посла, генерал-адъютанта графа Муравьева на ежедневные переговоры. Шли из храма Сиба, при котором многочисленная прислуга и вся вооруженная до зубов охрана Муравьева удобно размещены.

Японцы взяли всех на прокорм, почтительно доставали все, что надо, не препятствовали русским ходить по городу. Слава прогрессу. Япония открылась! Но с открытием пришли аппетиты. Рис и рыба… Этого мало. Посылались офицеры с матросами на рынок закупать продукты. Снеди множество, но мяса и молока нет. Эх вы, дикари! Молока не пьете. Высокий белокурый мичман Мофет навострился и добывал со своими матросиками целые корзины креветок для офицерского стола. Какие супы! Какие чудеса творили повара! Как гудела от восторга кают-компания!

Муравьев не затягивал церемонию. Он предъявил японцам требование: исправить Симодский трактат.

А на улицах цвели камелии, и огромные деревья азалий стояли у храма, как в розовых облаках.

Муравьев спешил. Он объяснял, что неопределенность границ неудобна для обеих империй и ради вечной дружбы… надо… Сахалин не может оставаться в совместном владении. Это исключено… Японцы кланялись, ласково улыбались, твердо отвечая, что это исполнить невозможно. Есть трактат…

Но в заливе Эдо стоит сильный винтовой флот России с большими пушками, которые могут разгромить, сжечь деревянный город, столицу Японии, как британцы Кантон.

Мчатся курьеры из Киото в столицу Токио. Токио — духовный владыка, а не светский. Но светские дела без него не решаются. Или он не касается светских дел.

Япония не Китай, но она опасна. А времени терять нельзя. Путятин не промах был. Он писал Константину, почему ему пришлось отступиться от некоторых своих требований к японцам. Если бы он затянул переговоры, уперся, оскорбил их, то и договора не было бы. Япония, не дождавшись от нас уступок, ждала бы еще и еще, просила и настаивала, а договора не было бы. И Япония все более попадала бы под влияние грозных противников России. Японцы и теперь в храмах столичного города Эдо, куда уже допускаются иностранные послы, на переговорах остаются тверды и упрямы.

Муравьев начинает понимать Путятина. Пожалуй, иначе он и не мог поступить. Он видел, что Европа нужна Японии. И что японцы стремятся к нашим соперникам за образованием, а наша человечность дешева во всем мире, но нам она обходится кровью простого русского народа и лучших сынов благородной аристократии.

Полдневный жар в долине Дагестана,

С свинцом в груди лежал недвижим я…

Муравьев помнит долины Дагестана. Он и там сражался, выучивал сынов России, как становиться завоевателями.

Гром пушечной стрельбы на заливе. Русские корабли палят. Город в ужасе. Народ бежит… Муравьев успокаивает послов на заседании: это салют… Сегодня праздник…. Именины высочайшей особы…

— A-а! Ясно, ясно! Хай! — покорно отвечают японцы.

Раннее утро, и мичман Мофет с тремя матросами идет по тихой столичной улице с крашеными деревянными домами: что ни дом, то замок или крепость. Из дощечек. Ткни пальцем — и грозные деревянные укрепления повалятся. Расспрашивали японцев, зачем такие постройки. На вид крепость, а все такое легкое, воздушное?

— Это романтика. Каждый японец живет в таком доме, воображая, что он в неприступном замке.

Мечта каждого здесь — стать самураем, а может быть, и князем. Есть, конечно, и потолще доски, и покрепче дома. Но все это одноэтажные здания, море одноэтажных деревянных домов. А на рейде эскадра с железными корпусами кораблей, на которых и гребные винты и лопасти, и грозные пушки разных калибров.

А утро тихое, и красно-белые камелии, как японки в кимоно, по обеим сторонам улицы. Перед белокурым мичманом Мофетом японец. Его зубы оскалены. Он не улыбается, не просит извинения по пословице: «в улыбающееся лицо не пускают стрел». Он яростен. Он протягивает к груди Мофета острейшую самурайскую саблю. Молния сверкнула, и Мофет, весь в потоках крови, пал… Матросы лежат в пыли, корзины, с которыми они шли на базар, валяются рядом. Двух матросов рубят саблями самураи. Их набежала целая орава. Один из матросов кинулся бежать к храму Сиба…

Тревога. Горн. Трубы. Все в крови, офицеры, переводчики… Переводчика с голландского Хьюскина на улице самураи стащили с лошади и изрубили саблями. Шум на всю столицу. Убийцы русского офицера и матросов схвачены. Будут официально казнены… Позорно… Япония сожалеет.

И призадумался Муравьев. А на переговорах — ни шагу вперед. Неужели Путятин был прав? Нынче — кровавый затяжной конфликт. Муравьев наносит визиты послам. Все выражали знаки сожаления… Русская эскадра уходила из Японии с почестями. Японское правительство казнило убийцу. Извинения принесены. Уступки невозможны. Политика дружбы сохраняется. Русские корабли могут приходить на зимовку в Японию…

…Разослав суда своей эскадры по разным направлениям, Муравьев шел через Японское море к мысу Поворотному. Уголь японцы дали. Штиль. Море тихо, как река. Как на реке, шлепают плицы[40] колес! Похороны, встречи с послами Японии, возмущение европейцев, лицемерие послов морских держав — все позади. Японцы не сделали исключения для Муравьева, задали кровавую баню.

Как тут не задуматься? Но не слишком ли мала людская голова, чтобы браться думать сразу и о Японии, и о Приморье, и о Китае? Это целые миры. И завоевать полмира можно, но это дольше. Не прав ли царь Николай I, говоря Муравьеву: «Я не хочу расширения своей империи,