Петр Чайковский: Дневники. Николай Кашкин: Воспоминания о П.И. Чайковском - Петр Ильич Чайковский

Table d’hôte’e я сидел вдали от других; обед был европейский, очень вкусный. После обеда ходил к водопаду и вообще по городку пешком. Во время этой прогулки, так же, впрочем, как и утром, никак не мог побороть какую-то особенную, должно быть, нервную усталость, мешающую мне как бы следовало наслаждаться прогулкой и красотой местоположения. Точно будто что-то расклеилось во мне, и машина действует не совсем свободно. В 6 часов 15 минут я выехал в спальном вагоне, в отдельной комнате. Прислужник-негр не особенно любезный и непонятливый. Из-за него я не мог достать еды и лег спать голодный. Удобства всевозможные: умывальник, мыло, полотенца, роскошная постель. Но спал скверно.

Мая 13/1 [18]91. Проснулся в 5 часов усталый и с мучительными мыслями о предстоящей ужасной неделе. Приехал к себе в 8 часов. Взял ванну, рад был увидеть доброго Макса, но огорчился, прочтя в газете известие о покушении на Наследника. Огорчительно также, что писем из дому нет, – а я их ожидал во множестве. Посетители: Рейнгардт, Mowson, Smith, Huis и т. д. Ввиду отдаленности разных концов Нью-Йорка, в коих мне приходилось быть сегодня, я нанял отдельную карету. Прежде всего поехал проститься с Дамрошем, который отправляется в Европу. Он просил меня взять его себе в ученики. Я отказался, разумеется, но проявил невольно слишком много ужаса при мысли о приезде ко мне в деревню Дамроша с целью учиться!!! Оттуда поспешил на lunch к Рено. Кучер был совершенно пьян и решительно отказывался понимать, куда меня нужно везти. Хорошо, что я теперь уже умею ориентироваться в Нью-Йорке. Семейство Рено по обычаю выказало много радушия. Оттуда к Майеру, где мне предстояло знакомство с г. Кейделеси, компаньоном Кнабе. Оно и совершилось. Затем, все с тем же пьяным кучером, мы с Майером поспешили па громадный паром-пароход, перевозящий экипажи с лошадьми и людей через East-River, и оттуда по железной дороге к нему на дачу. Я чувствовал себя до того усталым, раздраженным и несчастным, что едва удерживался от слез. Дача Майера и окрестные дачи очень напоминают по стилю подмосковные дачи. Разница только в том, что под Москвой есть рощи, трава, цветы; здесь ничего, кроме песку. Ничего безотраднее этих дач и представить себе было бы нельзя, если бы не океан, который заставляет позабыть все, что, по нашим понятиям, составляет прелесть дачной или деревенской жизни. Вскоре по приезде мы сели обедать. Младший сын Майера, этого истого немца, мальчик 14 лет, уже до того обамериканился, что по-немецки говорит так: «du haben kalt in Russland» [814]. Семья добрая и милая, но умственный уровень их очень низок, вследствие чего я особенно сильно скучал и томился. После обеда мы ходили по песку у самого океана, который немного бурлил. Воздух здесь свежий, чистый, и эта прогулка доставила мне удовольствие и облегчение. Ночевал у них и скверно спал.

Мая 14/2. Встал в 6‐м часу. Ходил к морю и восхищался. После Breakfast’а мы уехали в город. Хотелось хоть немножко одному побыть, но это было трудно. Явилась Miss Tri-Ross. Письмо мое о Вагнере, отосланное ей, было напечатано, произвело сенсацию, и г. Антон Зейдль, знаменитый капельмейстер-Вагнерьянец, отвечал на него довольно пространно в очень для меня любезном тоне [815]. Она приходила просить, чтобы я отвечал на письмо Зейдля. Начал было писать ответ, – но явился г. Дитман и необычайно долго сидел, рассказывая очень неинтересные и сто раз уже слышанные музыкальные местные сплетни. Затем был корреспондент Филадельфийской газеты, мой, кажется, особенно искренний поклонник. Пришлось говорить по-английски: я сделал успехи; кое-что говорил весьма порядочно. Писал письма. Завтракал внизу в отеле один. Сделал пешую прогулку по Central Park. Согласно обещанию, зашел к Майеру, чтобы написать отзыв о роялях Кнабе. Так вот, наконец, разгадка ухаживаний Майера!!! Все эти подарки, вся эта трата Кнабевских денег ради меня, вся эта непостижимая внимательность, – только плата за будущую рекламу!!! Я предложил Майеру самому сочинить требуемый отзыв; он долго сидел, но почему-то не мог ничего придумать и просил отложить это дело до следующего свиданья. Я сделал после того визит г. Третбару, представителю Штейнве, который, предупрежденный Юргенсоном, до сих пор все ожидал меня с письмом от Петра Ивановича, не желая идти ко мне первый. Я нарочно отложил визит щепетильному немцу до тех пор, когда уже ближе знакомиться не придется. Дома укладывался. Вскоре появился Рейнгардт с письмом от Майера, в коем последний просил подписать отзыв о роялях Кнабе. В этом проекте отзыва говорилось, что я нахожу рояли Кнабе бесспорно лучшими из американских. Так как я этого в действительности не только не нахожу, но признаю Штейнве (несмотря на сравнительную относительно меня нелюбезность его представителя Третбара) несомненно выше, то я и отказался от этой редакции моего отзыва-рекламы. Рейнгардту я поручил передать Майеру, что, несмотря на всю благодарность мою, лгать не желаю. Был репортер Herald’а, очень симпатичный человек. Явился наконец Thomas-junior, с коим в карете Hyde’а мы к последнему и отправились. Мне жаль, что я решительно не в состоянии изобразить всю прелесть, симпатичность и оригинальность этой пары. Hyde встретил меня словами: «Как уаше здаройуэ, сидитэ, пожалюст». При этом он хототал сам как сумашедший, хохотала его жена, хототали я и Thomas. Оказывается, что он купил русский самоучитель и вызубрил несколько фраз, чтобы удивить меня. М-те Hyde потребовала, чтобы я немедленно выкурил папиросу у нее в гостиной, – верх гостеприимства для американки. После папиросы мы пошли обедать. Стол был густо разукрашен цветами; каждый из нас имел букетик для бутоньэрки. Засим совершенно неожиданно Hyde сделался серьезным и, опустивши глаза в землю, прочел Отче наш. Я сделал, как другие, т. е. тоже опустил глаза вниз. Потом начался длинный до бесконечности обед с огромными претензиями (напр[имер,] мороженое подавалось каждому в виде живой, настоящей огромной розы, из середины которой вываливалось мороженое). Среди обеда М-те Hyde потребовала, чтобы я покурил. Длилось все это очень, очень долго, так что я устал до полного отупения, в особенности потому, что все время приходилось говорить по-английски или выслушивать безуспешные опыты обоих хозяев сказать что-нибудь по-французски. В 10 часов я ушел с Томасом. Дома меня уже ожидал Рейнгардт. Мы выпили пива внизу и отправились с моими чемоданчиками по Elevated в Down Town, там на пароходе-пароме переехали Гудсон и наконец добрались до вокзала жел[езной] дор[оги]. Здесь Рейнгардт (без помощи которого я бы пропал) устроил меня в удобном компартименте; ласковый негр сделал мне постель, на которую я повалился одетый,